— Приказывайте.
Кардинал сел за стол, написал несколько строк, скрепил их своей подписью и печатью и сказал, вручая письмо г-ну де ла Герш:
— Я полагаюсь на вашу дворянскую честь: доберетесь с этим письмом живым — отдадите его королю Густаву-Адольфу, и никому другому, будь это хоть канцлер Оксенштерн; если же вы погибнете — оно должно погибнуть вместе с вами.
— Клянусь вам, все так и будет.
— Теперь — в путь, сударь. И если когда-либо в этих дальних странах вам изменит удача, вспомните, что во Франции для вас всегда есть место в армии и должность при Королевском дворе.
Арман-Луи встал — перед ним был великий министр, кардинал, государственный муж, известный как великий гений и искусный политик. Он почтительно поклонился, спрятал письмо на груди под камзолом и вышел. — Ну что? — спросил его Рено. — Ты уже король?
— Пока нет, — смеясь ответил Арман-Луи.
— Пока, но кем ты будешь в ожидании этой должности?
— Никем. Я остаюсь тем, что я есть, путешественником.
— Ты уезжаешь? В Вену, в Мадрид, в Гаагу? Говори же, я сгораю от любопытства!
— Мой бедный католик, я возвращаюсь в Швецию!
— Ты неисправим! — тихо проговорил Рено, и у него сразу же пропал восторженный настрой.
Потом он улыбнулся:
— Ты, конечно же, увидишь Диану, то есть мадемуазель де Парделан, — продолжал он. — Я узнаешь, помнит ли она о дворянине по имени Рено.
— А не хочешь ли ты сам это узнать? Мне кажется, мадемуазель де Парделан с удовольствием сама бы ответила на этот вопрос.
— Ты думаешь?
— Я уверен.
Рено тяжело вздохнул.
— О нет, это невозможно! А если она забыла обо мне? Я не перенесу такого унижения! Все-таки у неё в руках всегда водятся дукаты, есть леса, чтобы отапливать город, замки, чтобы расквартировать там армию, луга, чтобы соблазнять конклав, а у меня — ничего, кроме плаща и шпаги, да ещё Каркефу, вот и все.
— Спасибо, — пробормотал Каркефу.
— А земли Шофонтенов с прудами, лесами, лугами, мельницами — об этом ты забыл? — напомнил ему г-н де ла Герш.
— Ах, гугенот, ты смеешься? Ростовщики не могут более ничего давать в долг и брать в залог; пруды высохли, леса вырублены и связаны в поленницы, луга выкошены и голы, точно голова монаха, на мельницах нет ни зерна, ни жерновов. Нет, говорю тебе, мне остается только нести свой крест — сегодня как вчера, завтра как сегодня. Богу угодно, чтобы в этом смирении я нашел исцеление!
— Значит, у тебя уже есть другая госпожа д`Игомер?
— Увы, это так! Теклу зовут теперь Клотильда, Клотильда де Мирвало — она брюнетка с черными глазами, ей двадцать лет… Ах, я так несчастен!
Рено провел платком по глазам.
— Положи мое сердце к ногам Дианы и скажи ей, что один бедный рыцарь умирает от любви к ней в изгнании.
— В замке Мирваль?
— Предатель! Разве такой несчастный человек, как я, не имеет права хоть как-нибудь пристроиться в этой жизни? Поцелуй меня — и Бог с тобой! Если меня не исцелит Клотильда, через две недели я прискачу следом за тобой..
Ночью Арман-Луи покинул Ла-Рошель.
19. Неожиданные приключения на суше и на море
Он снова выбрал окольную дорогу, по которой добирался в Ла-Рошель, но на этот раз он был совсем один. И хотя остались в прошлом дни, проведенные с любимой и с верным другом, восход солнца Арман-Луи встретил улыбкой. Он не слышал больше жизнерадостного голоса Рено и не увидел искрящихся глаз м-ль де Сувини. И не было рядом Каркефу, следующего за Домиником, все вглядывающегося вдаль, не появится ли на горизонте за ивовыми зарослями гостеприимный дымок какого-нибудь трактира. Теперь г-н де ла Герш, уже не раз испытавший опасности, знал о превратностях судьбы, и хотя мужество его было не поколеблено, у него не осталось, по крайней мере прежнего обманчивого представления о жизни и тех надежд, которые согревали его душу в юности.
Позади могила г-на де Шарней и копоть и траур разрушенного Ла-Рошель, впереди г-н де Паппенхейм и Жан де Верт, два его непримиримых врага.
Грудь Армана-Луи высоко вздымалась и, хотя ещё свежи были в его памяти картины разбитого Ла-Рошеля, с той же силой, что и раньше, он сжимал в руках свою шпагу и так же лихо пришпоривал коня.
— Но Слава Богу! — сказал он вслух громко, в то время, как его лошадь покоряла пространство. — У меня есть Адриен и есть шпага — ещё ничего не потеряно!
Арман-Луи не хотел пересекать Фландрию и Бельгию и, чтобы не наткнуться на случайности, решил добираться через Бретань и Нормандию к Дьеппу. Там он погрузился на голландский корабль, который плыл в Швецию.
До сих пор на его пути не было никаких препятствий, никаких неприятных встреч, ни опасностей. Спокойно прошла и большая часть пути на корабле. Голландский корабль шел медленно, подставляя свои могучие бока мощным ударам морских волн.
Капитаном судна был спокойный, тихий, седеющий человек, который, казалось, постиг уже все тайны своей профессии. Некоторыми чертами характера сдержанностью и холодностью — Давид Жоан напоминал Авраама Каблио и тоже был кальвинистом.
Уже все считали лье, которые отделяли нос корабля от берегов Швеции, как вдруг на гори зонте появился парус корабля, на глазах увеличивающегося в размерах. Капитан подошел в лоцману, что-то сказал ему тихо, и голландский корабль прибавил скорость; но вместо того, чтобы удаляться, белый парус неизвестного корабля, яркий на заходе солнца, стал приближаться.
Естественно, такой ход событий вызвал на корабле беспокойство.
Надвигалась ночь. Следовало воспользоваться этим, чтобы избежать преследования неизвестного корабля. По приказу капитана, голландец поднял дополнительные паруса и стал с ещё большей скоростью рассекать волны, чем все это время. Арман-Луи подошел и стал рядом с капитаном.
— Здесь неспокойные воды? — спросил он.
— Море везде неспокойно, — ответил капитан, не сводя глаз с упрямо раздутых парусов в кильватере.
— Какого врага вы опасаетесь в этих краях? — вновь спросил г-н де ла Герш.
— Я многого опасаюсь и ещё боюсь кое-чего другого.
— Вот как!
— Здесь ходят англичане, испанцы, ганзейские суда и португальские тоже, а особенно датчане.
— Голландия не в мире с этими странами?
Горькая усмешка появилась на губах капитана.
— Сударь, у вас светлая борода; когда она у вас будет седая, как у меня, вы узнаете, что мира нет ни в одной точки земного шара. Идут войны религиозные, войны амбиций, которые ополчают весь мир против всего остального мира, и когда нет никакого предлога для войны — дерутся, чтобы драться; на море же дерутся ради того, чтобы грабить.
И после того, как Давид Жоа снова бросил взгляд на линию горизонта, добавил:
