— Если какая-нибудь свинья придет, — сказал Рибвуд, — всыпьте ему свинца вместо золота.
Лежа там, я стал размышлять о кражах Все они, несомненно, совершались знатоком своего дела. В некоторых случаях песок был отделен и золото выграблено, в других же в верхнюю часть запруд вливали некоторое количество ртути, которая, проникая внутрь, собирала весь песок. Каждый раз воры уносили от двух до трех тысяч долларов — и все это за последний месяц. Среди нас был какой-то таинственный воровской мастер, действовавший быстро и уверенно, не оставляя абсолютно никаких следов.
Странно, думал я. Какими нервами, какой ловкостью, какой хитростью должен обладать этот полуночный вор. Какому отчаянному риску он подвергается. Ведь в глазах золотоискателей кража из запруды равносильна краже из ямы с съестными припасами. Расчет короткий: веревка, привязанная к ближайшему «подходящему вору по росту дереву.
Некоторое время я лежал совершенно спокойно, сонно следя за темными тенями сумерек.
Тсс… Что это? Сомнения не было. Где-то ниже по склонам шевелились кусты. Я напряг зрение: это были воры.
Я весь превратился в напряжение и волнение. Мое сердце колотилось, глаза пронизывали темноту. Я осторожно протянул руку и схватил ружье. Я наблюдал и ждал. Человек раздвигал кусты. Он заколебался, остановился, снова оглянулся, стал на четвереньки, пополз немного вперед. Все вокруг было спокойно, как в могиле. Внизу в хижинах мирно спали усталые люди; тишина и безлюдье.
Осторожно, пресмыкаясь как змея, человек приближался к запрудам. Никто, кроме зоркого сторожа, не мог бы заметить его. Он то и дело останавливался, оглядывался, внимательно прислушивался. С большими предосторожностями, не спуская с него глаз, я поднял ружье.
Теперь он был в тени ближайшей запруды. Он прижался к помосту, прижался так тесно, что глаз едва мог отличить его от дерева. Он был похож на крысу, темный, настороженный и зловещий. Я медленно прицелился.
Я ждал. Как бы то ни было, мне было противно стрелять. Нервы дрожали от напряжения. Твердость, больше твердости, — говорил я себе. Я увидел, как он начал торопливо работать, лежа плашмя вдоль запруды. Как ловок, как хитер он был. Он разобрал запруды, чтобы дать вытечь воде, и тогда там, в открытых зарубках будет его добыча. Стрелять… сейчас… сейчас… В полуночной тишине раздался выстрел. Вскрикнув, человек покатился вниз, увлекая за собой разобранную запруду. Вода стекала на землю проливным дождем.
В ледяном ручье я схватился со своим пленником. Мы перекатывались несколько раз. Он старался задушить меня. Он был мал и очень силен. Он опускал лицо. С яростью, я изо всех сил дернул его к свету. Это был Червяк. Я издал крик удивления и моя хватка должно быть ослабела, потому что в это мгновение он сделал отчаянное усилие, извернулся как кошка и высвободился.
Люди бежали, кричали, подходили к нам со всех концов.
— Держите его, — крикнул я, — вот он бежит!
Но маленький человечек мчался вперед как олень. Он был уже в кустах, прорывался через все препятствия, увертываясь и извиваясь, вверх, по холму. Справа и слева бежали его преследователи; они принимали в полутьме друг друга за вора и, возбужденные охотой за человеком, вопили как оглашенные, и среди всего этого я лежал в луже грязи и воды, с вывихнутой кистью и укушенной ногой.
— Почему вы не задержали его? — кричал Рибвуд.
— Я не мог, — ответил я. — Я оберег вас от кражи, а он получил немного свинца. К тому же я знаю кто он. Это Пат Дуган.
— Присягнете на суде?
— Присягну.
— Ладно. Мы поймаем его. Я первым делом пойду утром в город и достану приказ об его аресте.
Он действительно поехал, но вернулся на следующий вечер с угрюмым и растерянным видом.
— Ну, как насчет приказа? — спросил Гоффман.
— Не получил его.
— Не получил?
— Нет, не получил, — выпалил Рибвуд. — Послушай, Гоффман, я встретил Локасто. Черный Джек сказал, что Пат был спрятан, мертвецки пьяный, для всего мира в задней комнате салуна «Омега» всю ночь. Там есть двое каких-то забулдыг и буфетчик, которые готовы присягнуть в этом. Что мы можем сделать против этого? Послушайте-ка, молодой человек, я думаю, что вы обознались.
— Я уверен, что нет, — возразил я твердо. — Это был Пат.
Они оба посмотрели на меня с минуту, потом пожали плечами.
Время шло и постройка хижины спокойно подвигалась к концу. Крыша из жердей была уже на месте. Оставалось только покрыть ее мхом и оттаявшей землей, чтобы закончить наше будущее жилье. Мне кажется, что это были самые счастливые дни из всех проведенных мной на Севере. У нас было такое дружное трио. Каждый старался сделать больше другого и мы соперничали в мелочах взаимной предупредительностью. Я снова поздравил себя со своими товарищами. Джим, несмотря на охватывавший его временами проповеднический пыл, был олицетворением ласковой доброты, веселости и терпения. На меня действовало освежающее сознание, что среди такого множества людей, закосневших в грехе, есть один, который всегда звучит подлинно и чисто, как золото в тазу. Что касается Блудного Сына, то это был принц. Я часто думал, что Господь Бог при его рождении влил могучую пригоршню солнечного сияния в этого ребенка.
Я лично постоянно находился во власти своих настроений, легко возбуждался, быстро падал духом. Я всегда был ненормально впечатлителен, чувствителен к солнцу и теням. Я был истинно счастлив в те дни; в долгие вечера я находил время, чтобы подумать о несчастьях и горестях, свидетелем которых мне пришлось быть; я восстанавливал прошедшее и созерцал неотступно владевшие мною образы.
Предо мной неотступно был образ девушки, полный неуловимой прелести, почти не реальный образ, достойный того идеального алькова наших сердец, в котором хранятся святыни.
Много других видений осаждали меня. Пинклув, Глобсток, Пондерсби, Маркс, старик Вилович — все покойники. Бульгамер, Банка Варенья, Мошер, Винкельштейны ныряли в водовороте золотоносного города. И, наконец, вырастало, как видение, над всеми ими — красивое, дерзкое, мрачное лицо Локасто. Быть может, мне никогда не придется увидеть некоторых из них.
Часто по вечерам мы отправлялись в Форкс. Это было действительно очень оживленное место. Тут были в меньшем масштабе все беспокойство и разгул Даусона, но притом несравненно больше бесстыдства. Здесь были каскадные танцовщицы — не ослепительные существа в бриллиантах и парижских туалетах, красотки Монте-Карло и Тиволи, а шлюхи, выделявшиеся своими грубыми одутловатыми лицами. Мужчины, только что с дневной работы, с едва просохшей на сапогах грязью, покупали вино на самородки, украденные из запруд, куч и штолен.
