Восемнадцатого апреля в стене была пробита первая брешь. Борьба с обеих сторон велась с равным ожесточением. В проломе завязалась рукопашная схватка, картечь косила без разбора тех и других, солдаты герцога карабкались по камням под лившимися сверху потоками кипятка и горящей смолы. Четыре часа продолжалась отчаянная резня, пока с наступлением ночи трубы не протрубили отбой. Город снова выстоял.
Чезаре умел ценить мужество не только друзей, но и противников. Он не раз говорил, что завоевал бы всю Италию, будь у него армия, сравнимая храбростью с защитниками Фаэнцы. Теперь герцог изменил тактику, убедившись в бесполезности приступов и не собираясь впустую потерять своих людей. Дело должны были завершить бомбардировка и голод.
Ядра сыпались на Фаэнцу безостановочно днем и ночью. Горожане, ослабевшие от недоедания и бессонницы, не успевали тушить пожары. Появились первые случаи дезертирства, постепенно их становилось все больше. В лагере Валентино истощенных беглецов кормили и отпускали на все четыре стороны.
Единственным исключением стал некий красильщик по имени Грамманте. Этот услужливый человек добился свидания с главнокомандующим и объявил, что может показать слабое место в городских укреплениях, удар по которому наверняка приведет к падению Фаэнцы.
Но сделка не состоялась. Чезаре не нуждался в советах и никогда не поощрял предателей. На следующее утро Грамманте получил свою награду, и вороны, каркая, закружились над виселицей.
К двадцать первому апреля 1501 года город лежал в развалинах, и оборона стала невозможной. Но радость Чезаре была омрачена гибелью одного из лучших офицеров — Акилле Тиберти, убитого при взрыве орудия. Герцог отправил тело покойного друга в Чезену и устроил ему великолепные похороны.
А в Фаэнце Асторре Манфреди созвал городской совет. Бессмысленность дальнейшего сопротивления была очевидна для всех, и после заседания в лагерь Борджа явились послы, чтобы обсудить условия сдачи крепости. Сдавать, собственно, было уже нечего — дымящиеся руины едва ли заслуживали названия города, однако Чезаре принял парламентеров с подобающими почестями и ни в чем не отступил от первоначальных условий, гарантировав всем гражданам Фаэнцы свободный выход и сохранение имущественных прав. Более того — герцог даже отказался от обычной контрибуции (по законам войны побежденный город возмещал все издержки, понесенные победителем за время осады). Он сказал послам, что было бы жестоко отбирать у горожан последние деньги в их нынешнем бедственном положении.
Разумеется, и в этом случае действия Чезаре объяснялись не состраданием, а трезвым расчетом. Мысль о том, что грабить новых подданных невыгодно и неразумно, кажется нам довольно естественной, но лишь немногие монархи средневековья поднимались до осознания этой простой истины. Мудрая умеренность в обращении с побежденными позволяла герцогу делать верными слугами недавних врагов, и глубоко не правы авторы, утверждавшие, будто «походы Валентино сопровождались грабежами и насилием над мирными жителями». Чезаре был слишком умен, чтобы повторять ошибки мелких тиранов Италии. Завоевывая города и области, он искал не добычи, а прочной власти.
Двадцать шестого апреля в госпитале делл'Оссерванца — чуть ли не единственном уцелевшем здании города — герцог принял присягу членов совета Фаэнцы. Вечером того же дня он встретился с Асторре Манфреди. Хрупкий светловолосый юноша, на которого уже обрушилось столько испытаний, пришел к нему, готовый к унижениям. Однако оказанный ему прием был ошеломляющим — Валентино устроил в честь гостя праздничный ужин, обращался с ним как с равным и всячески подчеркивал свое восхищение героизмом защитников Фаэнцы. Красота и ум герцога очаровали Асторре. Когда Валентино упомянул, что будет рад оказать гостю любую помощь, ибо чувствует себя в ответе за его судьбу, бедный мальчик окончательно забыл об осторожности. Ему был предоставлен выбор — самому определить место своей будущей резиденции или войти в свиту герцога, и Асторре без колебаний избрал последнее.
Прежде чем перейти к описанию дальнейших событий, мы процитируем одну из рекомендаций Макиавелли. Она гласит: «Для того чтобы удержать власть над завоеванным княжеством, новый государь должен позаботиться о двух вещах: во-первых, ему не следует оставлять в живых ни одного из членов прежнего правящего рода, и, во-вторых, ему ни в коем случае нельзя изменять законы и повышать налоги». Второй пункт не вызывает никаких возражений. Первый так же разумен, но бесчеловечен, как и все, связанное с борьбой за власть.
Чезаре Борджа не совершал бесполезных жестокостей постольку, поскольку это зависело от него. Многие противники герцога оказывались в его власти и сохраняли жизнь — достаточно вспомнить Пандольфаччо Малатесту и Катерину Сфорца. Чезаре не ведал жалости, но не испытывал и радости при виде чьих-то страданий.
И все же Асторре Манфреди был обречен. Его смерть предопределялась вовсе не злобой или мстительностью Валентино, а любовью подданных. Чезаре оставлял в живых тех правителей, чьи прежние деяния лишали их всякой надежды вернуться на трон. Но Асторре, юный герой, ничем не запятнанный и всеми любимый, являл собой пример совсем иного рода. Асторре был опасен, ибо он мог сделаться живым знаменем заговоров и восстаний.
В начале июня герцог возвращался в Рим; Асторре и Джанэванджелиста находились в его свите. Папа, обрадованный благополучным завершением похода, решил освободить графиню Риарио-Сфорца, о смягчении участи которой просил и французский король. Двадцать шестого июня Катерина оставила мрачные своды замка св. Ангела и, получив дозволение святого отца, выехала во Флоренцию. Но в тот же день кованые ворота замка затворились за братьями Манфреди. Об их дальнейшей судьбе достоверно известно только одно: ни тот, ни другой уже не вышел живым за пределы крепости.
Запись в дневнике Бурхарда, сделанная годом позже, извещает, что тело Асторре, с камнем на шее, вытащили из Тибра какие-то рыбаки. Вместе с ним было найдено еще несколько утопленников, в том числе двое молодых людей и одна женщина.
В сообщении венецианского дипломата Джустиниана (он сменил в Риме Паоло Капелло) говорится примерно то же самое: «Рассказывают, будто сегодня ночью обоих пленных властителей Фаэнцы и их сенешаля утопили в Тибре». Столь же скупо описывает события феррарский посол. А в хрониках Фаэнцы нет вообще никаких упоминаний о смерти братьев Манфреди.
Но и того, что мы знаем, вполне достаточно. Гибель Манфреди, какими бы государственными соображениями она ни оправдывалась, остается тяжким преступлением по любым человеческим меркам. Чезаре Борджа обещал юношам жизнь и свободу, они поверили ему — и были убиты. Поступок герцога отвратителен сам по себе, но любопытно, что один из позднейших авторов, а именно Гвиччардини, счел необходимым дополнить эту историю особо гнусной подробностью, написав, будто убийству предшествовало насилие: «Saziata prima la libidine di qualcuno» note 24. Подобной выдумке не поверил даже Вольтер, заядлый атеист и деятельный противник церкви. Здесь можно только согласиться с его словами о том, что Гвиччардини «был готов проникнуть в пекло, лишь бы добыть какое-нибудь новенькое злодеяние Борджа или хотя бы рассказ о таковом».
