Солдаты с алебардами все так же окружали большую палатку. Гармоничные звуки лютней удалялись. Снаружи светила луна. Это была одна из тех ночей, когда прилетающий с моря бриз заставлял трепетать цветущие яблони.
Зефирина сделала несколько шагов вдоль королевских павильонов.
– Должен ли я предупредить вашу дуэнью, мадемуазель? – спросил юный Ла Френей.
– Нет, это бесполезно! – ответила Зефирина.
Лучше оставить мадемуазель Плюш наблюдать издали за зрелищем бала. К тому же Зефирине не хотелось давать ей объяснения. Чем меньше людей узнает о постигшей ее немилости, тем будет лучше.
– Вы позволите мне проводить вас, мадемуазель? – спросил вновь робкий юнец.
Зефирина разрешила. Мальчик высоко держал потрескивающий факел. Идя вперед по пустынным аллеям лагеря, он любезно пытался приуменьшить значение королевского решения.
– Я знаю короля, мадемуазель. Его величество очень добр. Завтра от всего этого не будет никаких следов… и… хм… как может он сердиться на такую очаровательную девушку!
Зефирина рассеянно слушала своего спутника… Сколько ему может быть лет? Тринадцать? Четырнадцать?.. Совсем ребенок… Рядом с ним Зефирина ощущала себя чрезвычайно старой, превосходившей его в опытности.
– Вот я и пришла. Спасибо, господин де Ла Френей! – сказала Зефирина, останавливаясь около своей палатки.
– Мадемуазель… хм… мое почтение… я… я… Паж старался удержать руку Зефирины.
– Вы такая… О, с сегодняшнего вечера я думаю только о вас… я… я был почти рад, что король дал мне такой приказ… я прошу вас, позвольте мне войти с вами… я буду очень уважителен, я вам обещаю…
Этот робкий мальчик, внезапно ставший столь дерзким, возомнил, что сможет войти вместе с ней в палатку. Он проворно избавился от своего смоляного факела, оставив его на траве. Осмелев, он сжал талию Зефирины, стараясь поцеловать ее в шею. Кому же можно доверять?
Зефирина, разумеется, не была готова к такому внезапному натиску. Сама не зная как, она оказалась в объятиях пажа.
Хотя он и был ниже ее ростом, но был крепкий и мускулистый. При свете пламени она видела его юное безусое лицо, уже напряженное, почти искаженное желанием.
– Я люблю вас, мадемуазель Зефирина! Зовите меня Эрнестом. Я с ума схожу по вам… Но я уже не девственник… Я уже был с двумя благородными девицами… Позвольте мне пошалить с вами…
Прогудев все это, юный Ла Ферней укусил Зефирину. Он, что, с ума сошел? Чего хотел от нее этот Эрнест? Она с любопытством ощущала сквозь его штаны, как какая-то часть его тела стала твердой и колола ее в живот. Эта тайна смущала Зефирину. Со сбившимся дыханием, она боролась с напором одержимого юнца, когда вдруг треск веток кустарника, как раз за самой палаткой, заставил ее вздрогнуть. Она была уверена, что какой-нибудь одинокий гуляющий наблюдал за ними и не упустил ни единого слова, ни единого жеста из всей сцены! Что за день! Зефирина рассердилась на этого юнца. Нанеся изящный удар по коленям своего воздыхателя, Зефирина освободилась.
– Omnis homo mendax, – каждый мужчина – лгун! Если вы пойдете за мной, Эрнест, я разобью вам голову… Добрый вечер!
С видом оскорбленной королевы Зефирина отвернулась от мальчика, столь же ошеломленного латынью, сколь и ударом, и вернулась в свое походное пристанище.
Девушка подождала некоторое время. Убедившись в том, что паж ушел, она быстро разделась при свете свечи. Стоя перед венецианским зеркалом, она сняла свое бальное платье, позволила упасть фижмам и тяжелым юбкам к своим ногам, сняла тонкую рубашку и корсаж.
В дрожащем свете свечи Зефирина видела в зеркале свое собственное отражение. Натиск пажа ее взволновал. Она смотрела на свое тонкое, стройное тело с перламутровым блеском, на свою наготу, на свои юные круглые груди с темными сосками, различимыми в полутьме. Зефирину охватила дрожь. В горле у нее внезапно пересохло, она представила себе мужские руки на своей нежной груди… Представила себе этого красивого англичанина, проводящего рукой по нежным волосам внизу живота.
В эту ночь Зефирина ощутила, что ее тело создано для любви. Но она, кроме того жара, который ощущала в бедрах, и кроме тех ласк, которые предугадывала, не знала, в чем заключается эта великая тайна любви!
Стоя с пересохшим горлом, Зефирина исполненным очаровательной грации жестом подняла свои рыжие волосы на макушку.
Гаэтан… Гаэтан… увидит ее такой, обнаженной, принадлежащей ему, рядом с собой, под собой… они будут лежать в одной постели… Гаэтан научит ее любви…
После того как ей в голову пришла эта чудесная мысль, Зефирина быстро надела длинную белую рубашку, погасила свечу и проворно скользнула под простыню.
Она лежала с закрытыми глазами, и перед ее внутренним взором вновь проходили события этого дня… Эта негодяйка донья Гермина… Коннетабль де Бурбон… Бастьен… Шпион на берегу… Нарцисс Симон… Король… Ла Палис… Генрих VIII… Прекрасный Мортимер Монроз… Все они отплясывали какую-то дьявольскую фарандолу. Утомленная Зефирина заснула…
Неожиданно ее разбудил жар потрескивающего костра. Крыша шатра пылала, как факел. Зефирина вскочила. Деревянные стойки, охваченные пламенем, рушились. Пышущее жаром дыхание исходило от всех четырех стен из присборенной ткани.
Зефирина испустила крик животного, попавшего в ловушку: как некогда маленькая саламандра, она была теперь пленницей огня.
Палатка из золоченой ткани может превратиться в саван из пепла.
ГЛАВА XXI
НОЧНОЙ НЕЗНАКОМЕЦ
Зефирина глотает клубы дыма. Ослепленная, с грудью, разрываемой жаром, она ползает на четвереньках, ища выход.
Окружающий ее со всех сторон огонь заставляет ее отступать к центру палатки. Ее волосы потрескивают. Она торопливо набрасывает себе на голову какую-то шаль, пытаясь их защитить, так же как и лицо. Ее руки уже обожжены горящими обрывками ткани, падающими на ее тело. Как раненое животное, она кружится по палатке в поисках выхода, отказываясь принять такую ужасную смерть. Она рычит, неистово хлопая по своей объятой пламенем рубашке. Огонь ревет все громче. Платья и юбки вспыхивают, как смола, с треском «взрываются» фижмы.
Зефирина пытается выйти через заднюю стенку палатки, но вновь отступает. Одна из балок, поддерживавшая хрупкое сооружение, рушится с адским треском.
Все кончено. Девушка задыхается, скорчившись. Она ненастоящая саламандра. Она не может пройти сквозь огонь. Голова ее болтается из стороны в сторону, тело погружается в пылающую бездну. Она сдается, ее руки царапают раскаленный пол. Она знает, что погибнет в огне. Она даже больше не сопротивляется. Полузадохнувшись, она вот-вот потеряет сознание. «Тем лучше! – хватает у нее сил так подумать, – она не почувствует боли».
