Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж

И волонтеры стали с воодушевлением брататься с патрульными из национальной гвардии. В то время охотнее приветствовали объятия, чем отсечение голов.

— Итак, друзья, — воскликнули объединившиеся бойцы, — скорее в кабачок на Томас-дю-Лувр.

— А как же мы, — жалобно простонали раненые, — вы, что же нас бросите?

— Что ж, — ответил Лорэн, — придется оставить вас здесь, храбрецов, которые сражались за родину с патрулем, такова суровая действительность. За вами пришлют носилки. А пока, в ожидании, пойте «Марсельезу», это вас развлечет:

Затем, подойдя к Морису, который вместе с незнакомкой ожидал на углу улицы Кок, в то время как гвардейцы вместе с волонтерами, обнявшись, поднимались к площади Дворца Равенства, сказал:

— Морис, я обещал тебе дать совет, вот он. Лучше тебе пойти с нами, чем компрометировать себя, защищая эту гражданку, которая действительно мне кажется очень очаровательной, но от этого еще более подозрительной, потому что очаровательные женщины, которые бегают по улицам в полночь…

— Сударь, не судите обо мне по внешнему виду, умоляю вас.

— Ну так вот, вы говорите «сударь», а это большой промах с вашей стороны, слышите, гражданка? Да и сам я сказал «вы».

— Хорошо! Гражданин, позволь своему другу сделать доброе дело.

— Какое?

— Проводить меня до дома и охранять всю дорогу.

— Морис! Морис! — сказал Лорэн. — Подумай о том, что ты собираешься сделать: ты ведь себя ужасно компрометируешь.

— Я знаю, — ответил молодой человек. — Но что же делать, если я ее оставлю, то бедная женщина будет арестована первым же встретившимся патрулем.

— О, да! Тогда как вместе с вами, сударь… тогда как вместе с тобой, гражданин, я хочу сказать, я буду спасена.

— Ты слышишь, спасена! — заметил Лорэн. — Стало быть она бежит от какой-то большой опасности.

— Дорогой мой Лорэн, — сказал Морис, — посмотрим правде в глаза. Это либо добрая патриотка, либо аристократка. Если она аристократка, то мы виноваты, что защищаем ее, если же она патриотка, то охранять ее — наш долг.

— Прости, друг мой, но твоя логика абсурдна. Ты похож на того, кто говорит:

— Ну ладно, Лорэн, — сказал Морис, — прекрати ссылаться на Дора, Парни, умоляю тебя. Поговорим серьезно: ты мне скажешь пароль или нет?

— То есть, Морис, ты вынуждаешь меня пожертвовать долгом ради друга или пожертвовать другом ради долга. Однако, боюсь, Морис, что долг превыше всего.

— Друг мой, решай вопрос в пользу долга или друга. Но, прошу тебя именем Неба, решай немедленно.

— Ты не будешь злоупотреблять паролем?

— Обещаю.

— Этого недостаточно. Поклянись.

— Чем?

— Поклянись Родиной.

Лорэн снял шляпу, повернул кокардой к Морису, и тот поклялся а этом импровизированном алтаре.

— А теперь я скажу тебе пароль: «Флагшток и Лютеция». Может быть кто-то и скажет вместо «Лютеция» — «Лукреция»[19], не обращай внимания, происхождение одно и то же — римское.

— Гражданка, — сказал Морис, — теперь я к вашим услугам. Спасибо, Лорэн!

— Счастливого пути, — ответил тот, надевая шляпу.

И, верный своему анакреонтическому вкусу, он ушел, напевая:

Морис, оставшись наедине с молодой женщиной, на какое-то мгновение почувствовал себя смущенным. Боязнь оказаться обманутым, притягательность чудесной красоты, смутные угрызения, терзавшие его чистую совесть экзальтированного республиканца, боролись в нем, когда он собирался предложить руку своей спутнице.

— Куда вы идете, гражданка? — спросил он.

— Увы, сударь, довольно далеко, — ответила она.

— И все-таки…

— В сторону Зоологического сада.

— Хорошо, пойдемте.

— Ах, Боже мой, сударь, — сказала незнакомка, — я прекрасно осознаю, что затрудняю вас, но если бы не происшедшее со мной несчастье и не подстерегающая на улицах опасность, поверьте, я никогда не стала бы злоупотреблять вашим великодушием.

— Но, сударыня, — сказал Морис, который наедине с незнакомкой забыл лексикон, предписанный законами Республики, и вернулся к нормальному человеческому языку, — как же так получилось, что вы оказались одна в этот час на улицах Парижа? Посмотрите, сейчас, кроме нас, нигде нет ни души.

— Сударь, я вам уже говорила, что была с визитом в предместье Руль. Я ушла в полдень, ничего не зная о том, что происходит, и

возвращалась также в полном неведении о происходящем: все эго время я провела в довольно уединенном доме.

— Да, — прошептал Морис, — в каком-то особняке, в какого-то логове аристократа. Признайтесь, гражданка, что вслух вы просите меня о помощи, а в душе насмехаетесь над тем, что я вам ее оказываю.

— То есть как это? — воскликнула она.

— Конечно. Вам служит проводником республиканец. И вдобавок — республиканец, изменивший своему делу.

— Но, гражданин, — живо возразила незнакомка, — вы заблуждаетесь, я не меньше вас люблю Республику.

— В таком случае, гражданка, если вы такая добрая патриотка, вам нечего скрывать. Откуда вы идете?

— О, сударь, пощадите! — воскликнула незнакомка.

И столько было в этом слове «сударь» глубокого и целомудренного стыда, что Морис подумал: все это связано с личными чувствами и переживаниями.

— Несомненно, эта женщина возвращается с любовного свидания, — пробормотал он.

Он почувствовал, как от этой догадки, непонятно почему, сжалось его сердце.

После этого он замолчал.

Тем временем ночные пешеходы достигли улицы Веррери, повстречав на своем пути три или четыре патрульных отряди, которые, благодаря паролю, беспрепятственно их пропускали. И только при объяснении с офицером последнего патруля, возникли сложности.

Тогда Морис добавил свою фамилию и адрес.

— Хорошо, — сказал офицер, — с вами все в порядке, а вот гражданка…

— Эта гражданка?

— Кто она?

— Это… сестра моей жены.

Офицер пропустил их.

— Так значит, вы женаты, сударь, — прошептала незнакомка.

— Нет, сударыня. Почему вы так решили?

— Вы могли бы сказать, что я — ваша жена, — ответила она смеясь.