— Что ж, попробуем! Это, должно быть, не сложно.
Животные паслись неподалеку. Осмотрев коров, зуавы отдали предпочтение буренке с большим выменем, флегматично пощипывающей траву. Солдат, которому было поручено добыть молоко, встал около нее на колени и, поставив под вымя кастрюльку, попытался произвести необходимую операцию. От сильнейшего удара копытом в плечо бедняга перевернулся через голову и отлетел шагов на десять. Последовал взрыв хохота. Другой зуав подобрал кастрюлю и стал осторожно подходить к корове. Но не успел он расположиться под ее брюхом, как таким же манером был опрокинут на землю. Взбешенное животное обернулось и, увидев повсюду красные камзолы, угрожающе наклонило голову, собираясь броситься на ненавистный цвет. Зуавам ничего не оставалось, как пристрелить корову. Обозный укоризненно покачал головой:
— Убивать коров — жестоко!
— А что-нибудь дельное ты можешь предложить? — смерив его презрительным взглядом, спросила маркитантка.
— Одолжите-ка мне ваш белый колпак, рубашку и фартук, матушка Башу.
— А ты не так прост, как кажешься с виду. Что ж, бери, и удачи тебе!
Обозный водрузил колпак на голову, одел рубашку и завязал фартук. В таком одеянии юноша напоминал толстую доярку с фермы. Зуавы, стоявшие в стороне, толкали друг друга в плечо и хохотали, держась за животы. А тот, над кем потешались, напевая старую босеронскую песенку, уверенно подошел к пестрой розовогубой корове и ласково погладил ее. Не переставая петь, он поставил кастрюлю на землю, присел на корточки и быстро и сильно надавил на соски. Тотчас белые струи звонко ударили о дно и края посуды. Через пять минут емкость наполнилась до краев.
— Браво! — кричали потрясенные зуавы. — Да здравствует Обозный! Качать его! Качать!
— Только без глупостей! Вы опрокинете кастрюлю, и малышу ничего не останется, как сосать палец.
— Да, ты прав!
— Возьмите, матушка Башу, и накормите как следует нашего малютку.
Маркитантка налила молока в стакан и приблизила его к губам ребенка:
— Пей, малыш! Пей, как большой мальчик, а вечером у тебя будут бутылка с соской, трубка из птичьего пера и пеленка.
— Бог мой, как он свистит! — заметил бывалый зуав. — Вот это, глотка!
— Да, Питух может позавидовать.
— Сейчас видно, что у малыша главное достоинство зуава — альтерация![25]
— Тогда сыграем в его честь марш. Да здравствует Виктор Палестро! Да здравствует сын зуавов! Да здравствует крестник короля!
Не обращая внимания на шум, маленький обжора пил молочко, отфыркиваясь и пуская пузыри розовыми губками. Насытившись, он заснул на руках маркитантки, которая смотрела на него с материнской нежностью.
— А теперь, — объявил Франкур, — идем к королю!
Спустя полчаса делегация из шести старых капралов полка, возглавляемая седьмым и самым молодым среди них — Франкуром, просила аудиенции монарха. Их проводили на гумно, где Виктор-Эммануил, сидя на охапке соломы, с аппетитом ел поленту[26] из солдатского котелка. Семеро воинов отсалютовали королю оружием. Монарх поднялся навстречу вошедшим.
— Что привело вас ко мне, дорогие друзья?
— Сир, — отвечал Франкур, в то время как его товарищи стояли, вытянувшись по стойке «смирно», — после сражения Третий полк зуавов единогласно произвел вас в капралы. Мы пришли, чтобы засвидетельствовать наше уважение и восхищение вашей смелостью.
Король сначала удивился, затем покраснел от удовольствия и, положив руку на шпагу, произнес громким, но приятным голосом:
— В капралы Третьего полка? Принимаю с радостью и горжусь оказанной мне честью, так как считаю, что зуавы — лучшие в мире солдаты! Подобный трогательный случай однажды объединил дом Савойя[27] с французскими воинами. Когда-то в Испании мой отец Карл-Альберт сражался бок о бок с французами. Во время взятия Трокадеро гренадеры Шестого полка пожаловали ему пару шерстяных эполет в знак уважения и восхищения его храбростью. Сегодня вы продолжили славную традицию. Благодарю вас от всего сердца. А теперь — вольно!
И король крепко пожал руку каждому.
— Галуны[28] надо спрыснуть!
Предложение его величества тут же было приведено в исполнение, после чего отряд капралов вернулся в лагерь.
Франкур был счастлив. Сегодня он сражался как одержимый и остался невредим, хотя тысячу раз мог быть убит. Король собственноручно вручил ему военную награду, столь же почетную, как и французская медаль за отвагу. И наконец, храбрый зуав спас от мучительной смерти младенца, чье будущее теперь зависело от него.
Мысль о ребенке не давала молодому человеку покоя. Семь лет назад он потерял родителей и знал, каково быть сиротой. Но что за трагедия разыгралась на ферме? Из-за чего были убиты те двое? Из-за денег, из ненависти или ревности? Вместо того чтобы вытянуться на еще влажной земле прямо под темно-синим небом, усыпанным звездами, и, положив под голову мешок, заснуть, юноша долго слонялся по лагерю. В конце концов желание узнать правду возобладало над здравым смыслом.
«Злосчастный дом, в котором произошло преступление, в двух шагах отсюда, — размышлял он. — Посмотрю, не осталось ли каких-нибудь следов. Пять минут туда, пять минут обратно, полчаса там. Думаю, моего отсутствия никто не заметит».
Франкур вытащил из сумки свечку, хранящуюся у каждого солдата на всякий случай, проверил пояс, на котором висел клинковый штык[29], и направился в сторону поместья. Часовые не видели, как он уходил.
Порабощенная страна. — За свободу. — Террор австрийцев в Ломбардии. — Проклятое имя. — Ужасы Брешии. — Две армии. — Капрал Франкур хочет видеть и знать все. — Привидения фермы Сан-Пьетро. — На расстоянии шпаги. — В подполе.
Прекрасная Ломбардия, земной рай, воспетый поэтами, была объята пламенем войны. По плодородным землям, некогда возделываемым гордым народом, текла кровь, пастбища покрывали трупы. Как случилось, что страна мирного труда стала ареной военных действий? Чтобы понять настоящее, нужно обратиться к прошлому.
Господство австрийцев в Северной Италии началось с давних времен. В результате войны 1701–1714 годов за испанское наследство[30] Австрия получила во владение эту часть Апеннинского полуострова. Бонапарт принес Италии свободу. Но в 1814 году она вновь подпала[31] под еще более суровое иго Австрии, став Ломбардо-Венецианским королевством.
Завоеватели управляли страной с помощью железного кнута, но им не удалось поставить Италию на колени. Эпитет «тедеско» — что значит «немецкий» — в устах итальянца звучал как оскорбление. Тедесками называли ненавистных австрийцев. Двери всех домов — от ветхой лачуги до величественного дворца — были закрыты для завоевателей. В кафе, на улицах, в театре, даже в церкви итальянец старался держаться подальше от австрийца. Ненависть к оккупантам росла втайне, передавалась от отца к сыну, иногда прорывалась наружу.
