желании своего хозяина, успел уже выйти.
Тогда королевский прокурор распорядился пригласить наверх свою жену.
Через четверть часа все собрались в комнате паралитика, и прибыл второй нотариус.
Оба нотариуса быстро сговорились. Г-ну Нуартье прочитали обычный текст завещания, затем, как бы для того, чтобы испытать его разум, первый нотариус, обратясь к нему, сказал:
– Когда пишут завещание, сударь, то это делают в чью-нибудь пользу.
– Да, – показал Нуартье.
– Имеете ли вы представление о том, как велико ваше состояние?
– Да.
– Я назову вам несколько цифр, постепенно возрастающих, вы меня остановите, когда я дойду до той, которую вы считаете правильной.
– Да.
В этом допросе было нечто торжественное; да и едва ли борьба разума с немощной плотью выступала когда-нибудь так наглядно, – это было зрелище если не возвышенное, как мы чуть было не сказали, то во всяком случае любопытное.
Все столпились вокруг Нуартье; второй нотариус уселся за стол и приготовился писать; первый нотариус стоял перед паралитиком и предлагал вопросы.
– Ваше состояние превышает триста тысяч франков, не так ли? – спросил он.
Нуартье сделал знак, что да.
– Оно составляет четыреста тысяч франков? – спросил нотариус.
Нуартье остался недвижим.
– Пятьсот тысяч франков?
Та же неподвижность.
– Шестьсот тысяч? семьсот тысяч? восемьсот тысяч? девятьсот тысяч?
Нуартье сделал знак, что да.
– Вы владеете девятьюстами тысячами франков?
– Да.
– В недвижимости? – спросил нотариус.
Нуартье сделал знак, что нет.
– В государственных процентных бумагах?
Нуартье сделал знак, что да.
– Эти бумаги у вас на руках?
При взгляде, брошенном на Барруа, старый слуга вышел из комнаты и через минуту вернулся, неся маленькую шкатулку.
– Разрешите ли вы открыть эту шкатулку?
Нуартье сделал знак, что да.
Шкатулку открыли и нашли в ней на девятьсот тысяч франков билетов государственного казначейства.
Первый нотариус передал билеты, один за другим, своему коллеге; они составляли сумму, указанную Нуартье.
– Все правильно, – сказал он, – вполне очевидно, что разум совершенно ясен и тверд.
Затем, обернувшись к паралитику, он спросил:
– Итак, вы обладаете капиталом в девятьсот тысяч франков, и он приносит вам, благодаря бумагам, в которые вы его поместили, около сорока тысяч годового дохода?
– Да, – показал Нуартье.
– Кому вы желаете оставить это состояние?
– Здесь не может быть сомнений, – сказала г-жа де Вильфор. – Господин Нуартье любит только свою внучку, мадмуазель Валентину де Вильфор; она ухаживает за ним уже шесть лет; она своими неустанными заботами снискала любовь своего деда, и я бы сказала, его благодарность; поэтому будет вполне справедливо, если она получит награду за свою преданность.
Глаза Нуартье блеснули, показывая, что г-жа де Вильфор не обманула его, притворно одобряя приписываемые ему намерения.
– Так вы оставляете эти девятьсот тысяч франков мадмуазель Валентине де Вильфор? – спросил нотариус, считавший, что ему остается только вписать этот пункт, но желавший все-таки удостовериться в согласии Нуартье и дать в нем удостовериться всем свидетелям этой необыкновенной сцены.
Валентина отошла немного в сторону и плакала, опустив голову; старик взглянул на нее с выражением глубокой нежности; потом, глядя на нотариуса, самым выразительным образом замигал.
– Нет? – сказал нотариус. – Как, разве вы не мадмуазель Валентину де Вильфор назначаете вашей единственной наследницей?
Нуартье сделал знак, что нет.
– Вы не ошибаетесь? – воскликнул удивленный нотариус. – Вы действительно говорите нет?
– Нет! – повторил Нуартье. – Нет!
Валентина подняла голову; она была поражена не тем, что ее лишают наследства, но тем, что она могла вызвать то чувство, которое обычно внушает такие поступки.
Но Нуартье глядел на нее с такой глубокой нежностью, что она воскликнула:
– Я понимаю, дедушка, вы лишаете меня только своего состояния, но не своей любви?
– Да, конечно, – сказали глаза паралитика, так выразительно закрываясь, что Валентина не могла сомневаться.
– Спасибо, спасибо! – прошептала она.
Между тем этот отказ пробудил в сердце г-жи де Вильфор внезапную надежду, она подошла к старику.
– Значит, дорогой господин Нуартье, вы оставляете свое состояние вашему внуку Эдуару де Вильфор? – спросила она.
Было что-то ужасное в том, как заморгал старик; его глаза выражали почти ненависть.
– Нет, – пояснил нотариус. – В таком случае – вашему сыну, здесь присутствующему?
– Нет, – возразил старик.
Оба нотариуса изумленно переглянулись; Вильфор и его жена покраснели: один от стыда, другая – от злобы.
– Но чем же мы провинились перед вами, дедушка? – сказала Валентина. – Вы нас больше не любите?
Взгляд старика бегло окинул Вильфора, потом его жену и с выражением глубокой нежности остановился на Валентине.
– Послушай, дедушка, – сказала она, – если ты меня любишь, то как же согласовать твою любовь с тем, что ты сейчас делаешь. Ты меня знаешь, ты знаешь, что я никогда не думала о твоих деньгах. К тому же говорят, что я получила большое состояние после моей матери, слишком даже большое. Объясни же, в чем дело?
Нуартье уставился горящим взглядом на руку Валентины.
– Моя рука? – спросила она.
– Да, – показал Нуартье.
– Ее рука! – повторили все присутствующие.
– Ах, господа, – сказал Вильфор, – вы же видите, что все это бесполезно и что мой бедный отец не в своем уме.
– Я понимаю! – воскликнула вдруг Валентина. – Мое замужество, дедушка, да?
– Да, да, да, – три раза повторил паралитик, сверкая гневным взором каждый раз, как он поднимал веки.
– Ты недоволен нами из-за моего замужества, да?
