Матфейка, Глебка и Ширяйка нетерпеливо мялись с ноги на ногу. Скорее бы уж…
По древнему обычаю присели на завалинку перед дальней дорогой. Помолчали, подумали, отвлеклись от дел мирских.
Встали, вскочили на коней и тронулись. По домам заезжать не стали — с бабами уже простились «конечным целованием», зачем лишний раз слезы женские видеть.
Миновали ворота, надолбы, ров, выслушали добрые напутствия дежурных воротников. За чертой города у росстани — перекрестка дорог — слезли с седел, сняли шапки с голов, сотворили еще раз молитву, в пояс поклонились стороне родимой. Снова по коням — и на юг.
Каждый просил бога, чтобы явил милость, позволил вернуться домой целым да невредимым.
Италия, окрестности Неаполя, лето 1591 года
Порывистый северный ветер-борей сорвался со снежных вершин Апеннин, с ревом пролетел над зеленой долиной Кампании, разбил спокойные зеркала трех озер-сестриц Ликолы, Литерны и Ахерузии и вырвался на Флегрейские поля — страшное с древности место. Вулканические кратеры, горячие серные источники, булькающие гейзеры охраняли здесь мрачные пещеры, откуда, как утверждали местные жители, темные ходы вели прямиком в подземное царство.
Колючие кусты у подножия холма, особенно густые со стороны, обращенной к морю, почти закрывали тропинку, которая вела наверх, к развалинам античного храма, некогда известного на весь считавшийся тогда цивилизованным мир — к обители оракула кумской Сивиллы. Тирренское море, как и тысячелетия назад, покорно лизало подножие холма, увенчанного короной былой святыни — увы, разрушенной. Игра бликов на морской воде в свете солнца, стоящего в зените, напомнила Александру сверкание мечей в битве, увиденной с далекой горы. Небо начинало хмуриться и темнеть от гнева.
— Буря идет, — не то утвердительно, не то вопросительно молвил его учитель Андроникос, плотнее заворачиваясь в плащ. — Плохое предзнаменование. Может, уйдем?
— Для того ли мы проделали долгий путь из родных Афин сюда, в Королевство обеих Сицилий,[6] чтобы повернуть назад в страхе перед простой грозой? Я не узнаю тебя, учитель, ты никогда не боялся капризов погоды.
— «Не судите опрометчиво», — рекомендует Святое писание. Я не дождя опасаюсь, а твоего визита к гадалке.
— Она не простая прорицательница, а пифия, Андроникос. Этот оракул предсказывал судьбу Периклу и Александру Великому, Цезарю и Траяну. Таинственное искусство Сивиллы открывать смертным их будущее родилось раньше Христа и Магомета! И не исключено, что переживет эти религии, как пережило олимпийских богов! Подумай сам: в астрологию, хиромантию, некромантию и прочие тайные науки верят все без исключения — католики и протестанты, англикане и православные, мусульмане и евреи, язычники и огнепоклонники, даже те, кто и в богов-то никаких не верит! Да ты и сам не отрицаешь ведь могущества секретных знаний древних?
— Потому-то и не хочу, чтобы мой Александр узнал свое будущее! Вспомни Экклезиаста: «В большой мудрости много горечи, и кто умножает познания, умножает свои печали». Вполне возможно, ты отравишь себе всю оставшуюся жизнь, проведав, что тебя ждет.
— Я ничего не боюсь. Пусть даже мне, как Ахиллу, суждено умереть молодым! Неизбежно мне было прийти сюда! Ты ведь сам еще при моем рождении заказал мне гороскоп, где сказано, что я родился под знаком Марса! Ты привел ко мне уличную гадалку-цыганку, и она предсказала: умрешь, не побежденный никем! Ты отвел меня к персу-хироманту, возвестившему, что я — третий Александр. Ты положил много усилий, чтобы найти путь к кумской Сивилле, величайшему из оракулов с тех пор, как навеки замолк оракул Аполлона в Дельфах! Почему Андроникос вдруг перестал верить в мою звезду?
— Твоя звезда — кровавый Марс, мой мальчик. Мне страшно за тебя. Тем, кому покровительствует эта планета, не суждено личного счастья. Ты еще не достиг возраста эфеба, новобранца-воина, а уже живёшь только войной. Не растрачиваем ли мы зря твой талант? Никогда я не встречал людей столь способных. Я знаю тебя с пеленок, но с каждым днем удивляюсь тебе все больше и больше. Решения принимаешь молниеносно и никогда не ошибаешься. Любую книгу запоминаешь строчка в строчку с первого прочтения. На равных ведешь диспуты со зрелыми мужами-софистами, прославленными ученостью и мудростью. А ведь тебе еще не остригли кудри в честь совершеннолетия! Ты станешь любимцем муз, коли возьмешь в руки научные инструменты, лиру или перо-стилос. А ты выбрал оружие. Почему?
— Я много раз отвечал тебе, почему. Когда бряцают мечи, кифара смолкает!
— Честолюбив ты не в меру… Вдобавок природа наделила тебя телом атлета, которое твой отец и я развили гимнастическими и воинскими упражнениями. Впору ли тут думать о мирных ремеслах…
— Учитель, я чувствую, как во мне бурлят страсти! Душа моя разрывается от переизбытка желаний и стремлений, от обилия сил! Помнишь Рустама из «Шах-намэ» великого Фирдоуси? Рустам попросил небо забрать у него излишек силы и сохранить, пока не понадобится в суровый час. Вот бы и мне так! Македонец Александр Первый в шестнадцать лет был наместником своего отца Филиппа. Албанец Георгий Кастриот в шестнадцать лет успехами при дворе султана укрепил положение своего отца Гьона, из заложника стал любимцем падишаха и вскоре получил почетное прозвище Искандар-бег, Александр Второй, которое его соотечественники переделали в Скандербега. А я, которого гадатель назвал третьим Александром, в шестнадцать лет… помогаю отцу в торговых делах! Я недостоин своих великих тезок! Прозябаю в безвестности!
— Ты прочитал и изучил столько, что старцу не под силу…
— Да, я знаю на память тысячи книг, я помню воинские хитрости-стратегемы всех полководцев, планы всех знаменитых битв в истории. Внутренним глазом своего разума я вижу грядущие войны, не похожие на прежние да и на нынешние; я ведаю наверняка, что в новых войнах буду победоносным…
И все же меня страшит расставание с мирной жизнью, прыжок от домашнего очага в седло коня или в полевой шатер. Я стою на распутье, не знаю, куда идти, перед ногами моими стелются мириады дорог, как перед кораблем в море, но нигде не видно путеводного маяка. Пусть моим маяком станет предсказание Сивиллы!
— Ты так ей доверяешь?
— Да. Уже то, что она до сих пор пророчествует тут — само по себе чудо. Кумы древнее Рима, в шестом веке после Рождества Христова были разрушены в войнах между остготами и византийским императором Юстинианом. Сивилла же пережила свой город, Римскую империю, Византию. Сменились религии — она осталась. В этих испанских владениях правит суд страшная инквизиция — а осколок язычества, оракул, смеется и над ревнителями католицизма, которые любят сжигать еретиков на кострах, и над солдатней испанского императора. Уцелеть в таких условиях может лишь тот, кто очень нужен людям, кто приносит им несомненную пользу. А раз так, то пифия предсказывает правду! Логично?
