— Доброй удачи, Каала Мелкие Зубки. — Она улыбнулась и подтолкнула Яндру к краю прогалины. — Наверняка мы еще встретимся.
Когда Франдра и вслед за ней Яндру скрылись в лесу, мать настойчиво зашептала мне в ухо:
— Каала, послушай и запомни. Теперь Рууко не даст мне здесь жить, это точно. Но ты обязана остаться. Делай все, чтобы войти в стаю. Вырастешь — отыщи меня: я должна рассказать тебе об отце. Обещаешь?
Она не отводила от меня взгляда, и я не могла ей отказать.
— Обещаю, — прошептала я. — А можно мне уйти с тобой?
— Нет. — Она приблизила ко мне морду, прижавшись мягкой шерстью к моему лицу, чтобы я запомнила ее запах. — Ты должна остаться и войти в стаю. И только потом ищи меня. Ты обещала.
Мне хотелось спросить почему. Хотелось спросить, как ее отыскать, — однако было поздно: как только верховные волки скрылись из виду, Рууко подскочил к моей матери и, повалив на землю, вонзил зубы ей в шею. Брызнула кровь, мать взвыла от боли, хотя успела оттолкнуть меня прочь — я, не устояв, шлепнулась на землю, но тут же снова встала на ноги.
— Ты принесла раздор в стаю, отняв покой у меня и детей! — прорычал Рууко. — Из-за тебя стая Быстрой Реки нарушила Равновесие!
Обычно волки не ранят друг друга: каждый знает свое место в стае и избегает стычек, — однако сейчас Рууко не мог выместить гнев ни на мне, ни на верховных волках, и потому налетел на мать. Она пыталась защититься, однако, когда на нее налетели Минн, волк-однолетка, и Веррна — огромная волчица с покрытой шрамами мордой, — мать заскулила и отползла к краю поляны; едва она попробовала приблизиться к остальным, на нее снова напали и оттеснили в сторону. Меня тянуло бежать за ней, чем-то помочь… увы, силы мне изменили, оставалось лишь в ужасе смотреть на происходящее.
Рисса подхватила ближайшего щенка, Реела, и в зубах отнесла его в нору.
— Дай мне хотя бы выкормить щенка, брат, — в отчаянии молила мать. — Не прогоняй меня до тех пор.
— Уходи сейчас, ты больше не в стае. — Рууко теснил ее к краю прогалины; несколько раз она пыталась обернуться, и все-таки вожак с двумя волками отогнал ее, окровавленную и поскуливающую, далеко в лес.
Вернувшись, Рууко издал повелительный рык, и все взрослые волки, кроме Риссы, устремились прочь с поляны: вожаку нужно заботиться о добыче, а солнце уже делалось жарким, для охоты оставались немногие часы.
Я хотела было двинуться в лес, по следам матери, но измученные душа и тело отказывались служить, я бессильно опустилась на жесткую землю, прохладную даже под теплым утренним солнцем.
Самые крупные и самодовольные из щенков Риссы, Уннан и Борлла, подобрались ко мне и оглядели с головы до ног, не скрывая презрения. Борлла, на вид покрепче Уннана, больно ткнула мордой мне в ребра и обернулась к брату:
— Да уж, долго она не протянет.
— Точно! Только и годна, что в пищу медведям.
— Эй, медвежья еда! — подхватила Борлла. — Не вздумай подступиться к нашему молоку!
— А то мы довершим начатое отцом! — Подлые глазки Уннана смерили меня от носа до хвоста.
Щенки припустили рысью к норе, где прежде скрылась Рисса. Борлла по пути не упустила случая отвесить шлепок самому мелкому из братьев — взъерошенному волчонку, которому не дали имени; Уннан, глядя на нее, зарычал на Марру — вторую из своих сестер — и повалил ее в пыль. После этого Уннан и Борлла, довольные собой, победно задрали хвосты и важно двинулись дальше. Марра отряхнулась и поспешила за ними; меньший волчонок остался лежать, припав к земле.
Весь день я провела на поляне, несмотря на жарко палящее солнце. Мне казалось, что если ждать долго, то мать вернется и заберет меня с собой.
Прошел день, настала ночь; взрослые волки вернулись с утренней охоты, выспались и ушли на вечерний промысел, темный лес ожил незнакомыми пугающими звуками. Мать все не возвращалась. Меня оставили в живых, но я была обречена на одиночество, страх и презрение со стороны родной стаи.
Я не стала возвращаться в материнскую нору — там пахло погибшими сестрами и братом, там ждало лишь одиночество. Внезапно донесся запах молока и теплых тел, послышалось чмоканье, — и голод сорвал с меня оцепенение, не отпускавшее весь день. Часть меня еще недоумевала: как я смею думать о еде, когда мою мать навсегда изгнали? Однако неужели я выстояла против Рууко лишь для того, чтобы умереть от голода в нескольких шагах от теплого молока Риссы? Я не знала, захочет ли она меня накормить, но ведь я дочь ее сестры, во мне течет та же кровь — я должна попытаться! Я не забыла угроз Уннана и Борллы, и тем не менее страх пересиливался голодом. Я отползла от тел брата и сестер и двинулась было к норе, откуда доносились манящие запахи и звуки, как вдруг заметила взъерошенного волчонка, неловко свернувшегося на краю поляны. После удара Борллы у него поперек правого глаза осталась царапина, а тело из-за спутанной шерсти казалось еще более мелким и жалким.
— Ты умрешь от голода, если здесь останешься!
В ответ он лишь молча на меня взглянул. Яркие, лучащиеся серебристым светом глаза напомнили мне Триелла, и я уже не могла пройти мимо, как ни манила еда.
— Кроха, — я назвала его тем же ласковым словом, каким обращалась к нам мать, — если ты не научишься давать отпор, то так и проживешь всю жизнь с поджатым хвостом, и тебя станут звать низкохвостом.
В каждой стае есть слабый волк: его презирают, с ним не считаются, ему перепадает меньше еды. Таких и зовут низкохвостами. Впрочем, если взъерошенный волчонок сейчас не поест, то ему и не придется дожить до возраста, когда его вздумают наградить такой кличкой.
Он прикрыл лапы облезлым хвостом и оглянулся на такую же облезлую траву рядом.
— Тебе-то легко, за тебя верховные волки… — Он нахмурился, прикрыв лучистые глаза. — Все хотят, чтобы я умер. Мне даже не дали имени.
Я нетерпеливо отвернулась: незачем терять время на щенка, который не собирается выжить. Триелл, останься он в живых, отдал бы за такой шанс что угодно и не подумал бы скулить и дрожать от страха. А слабым не место в стае.
Я просунула морду в нору, раздался голос Риссы:
— Входите, щенки, пора пить молоко и отдыхать!
Обрадовавшись, я полезла было внутрь, но на полпути вспомнила, какой одинокой и брошенной я себя чувствовала совсем недавно, — и оглянулась на безымянного волчонка. Не оставлять же бедолагу на голодную смерть… Я вылезла обратно и без лишних слов пропихнула его в нору. С удивленным визгом он кувыркнулся вниз, а я влезла следом.
Нора Риссы оказалась больше материнской, прочные земляные стены поддерживались корнями огромного дуба, росшего прямо над ней. Здесь я почувствовала себя в безопасности. При нашем появлении Уннан, с тремя остальными щенками жадно припавший к животу Риссы, скосил на нас глаза и зарычал; безымянный волчонок вздрогнул и попятился.
