Ознакомительная версия.
И в цирке, и в театрах, и в кинематографических заведениях дежурили специально обученные агенты. Кошко опробовал в Риге систему идентификации личности и сейчас успешно внедрял ее в Москве. Конечно, Москва — не Рига, жулья тут не в пример больше. Аркадий Францевич усмехнулся, вспомнив рижский Московский форштадт[6], куда не раз совершал вылазки, переодевшись и загримировавшись, но навести там окончательный порядок было, наверно, выше сил человеческих. Однако картотека злодеев, домушников, форточников, медвежатников, щипачей и прочей братии успешно пополнялась. Агенты были обязаны регулярно изучать новые поступления, благо фотографическое искусство шагало вперед семимильными шагами, и всякий ирод уже получался на карточках похожим на самого себя чрезвычайно.
Если агенты не опознали в зале вора, стало быть, вор заезжий. С того не легче… Однако он мог оказаться в картотеке, попав туда по прошлым своим наездам в Москву.
Кошко распорядился вызвать к нему провинившихся агентов и взялся перебирать другие донесения. Начался трудовой день — из тех праздничных дней, которые для горожан — радостное безделье, но для полиции — «ни сна, ни отдыха измученной душе» (на оперу «Князь Игорь» Аркадий Францевич сходил в Мариинку еще в бытность свою главой петербуржского сыска и арию Игоря запомнил).
В десятом часу раздался телефонный звонок.
— Господин Кошко? Это Савельев, я с Николаевского вокзала телефонирую, из директорского кабинета. У нас большая шкода.
— Докладывай.
— Питерским поездом приехал англичанин, его на перроне и обчистили. Хорошо — сразу хватился, поднял шум. Стал к дежурному приставать, а тот по-английски ни бе ни ме. У дежурного ума достало, как-то сопроводил к директору. И тут оказалось — это новый британский консул! Приехал, стало быть, на службу — и вот…
— Ну, Савельев!.. Ладно, никуда ты не денешься. Кто там с тобой, Никишин?.. Пусть соберет носильщиков, кондукторов — всех, кого найдет. Держи консула в кабинете, я выезжаю!
«Вот только дипломатического скандала сейчас и недоставало, — думал Аркадий Францевич, — вот только его!» Все прочее имелось в избытке — и грабежи, и мошенничества. Впрочем, куда как меньше, чем в 1908 году, когда он заступил на этот пост. Тогда, в первый год его московской службы, за один только день рождественских праздников случалось по тысяче краж, и столько же — за день Светлой седмицы.
В полицейской канцелярии служили и переводчики. Москва ведь — сущий Вавилон, сюда такие народы съезжаются, что их отечество и на карте не сразу сыщешь. При допросах всевозможные инородцы и иноземцы еще с перепугу забывали то немногое, что знали по-русски. Хватало работы толмачам, переводившим с азиатских языков, с немецкого, финского, польского.
Прихватив с собой студента-правоведа Возницына, взятого в канцелярию на полставки по протекции самого профессора Таганцева, который на старости лет сделался членом Государственного совета, хотя был незаурядным криминалистом, Кошко отправился на Николаевский вокзал. Возницын знал английский достаточно, чтобы расспросить консула.
Консул оказался средних лет мужчиной, одетым весьма прилично, его сопровождал секретарь. Аркадий Францевич подивился: уж секретаря-то англичане могли подобрать такого, чтобы хоть две сотни слов по-русски знал?
— Доктора это называют манией величия, — сказал Возницын. — Когда людям кажется, что ради них весь мир должен учить английский язык…
— … то ни к чему хорошему это не приводит, — завершил Кошко. — Леонид Игнатьевич, приступаем. Пусть мистер Ходжсон и мистер Браун расскажут, как все произошло.
А произошло обыкновенно. Два хорошо одетых господина, словно поскользнувшись, едва не рухнули на консула. Они очень ловко подпихнули его к тележке носильщика, на которой ехали три его чемодана и два чемодана секретаря. Они даже прижали консула к носильщику, после чего с извинениями от него отстали и пропали. Как за считаные мгновения мистера Ходжсона лишили часов, портсигара и бумажника, оставалось только удивляться.
Консул описал украденное имущество: прекрасные английские часы «Wilsdorf and Davis», в золотом корпусе, с бриллиантовой россыпью; портсигар золотой, украшенный всего лишь монограммой; бумажник обыкновенный, из черной кожи, с позолоченными застежками, с соответствующим содержимым в российских ассигнациях — четыреста семьдесят рублей.
Что касается часов, Кошко только усмехнулся: любят же англичане создавать видимость превосходства! Английский хронометр — вне конкуренции! Видел он эту игрушку. Значок «W&D» был изнутри крышки, действительно нарядной и дорогой, но вся внутренность — швейцарского происхождения.
Затем Аркадий Францевич вывел обворованного консула к носильщикам и кондукторам. При них стояли Савельев и Никишин, оба прятали глаза — было стыдно.
Стали разбираться: кто вез чемоданы, кто видел сценку воровства со стороны.
Отобрав тех, кто действительно что-то видел, Кошко отправил их на извозчике с Савельевым в полицейскую канцелярию — авось опознают вора по картотеке. Сам же остался с мистером Ходжсоном и мистером Брауном.
Вскоре на вокзал телефонировал Савельев.
— Господин Кошко, это Хлопоня!
— Точно?
— Точно! Его нос перебитый… И кондуктор Горшенин его вспомнил: Хлопоню года три назад там же, на Николаевском, на горячем прихватили, да сбежал.
— Та-ак… Вернулся, стало быть. И за работу?.. Хорошо, Савельев, вези всех обратно.
Хлопоне по-своему повезло: тот, кто повредил ему физиономию, придал носу этакую занятную горбинку. Что-то появилось в этой физиономии заграничное, чуть ли не французское. И Хлопоня полюбил изображать господина: одевался, как чиновник средней руки, выучился держаться с почти офицерской выправкой, наловчился пускать в ход дюжину французских фраз. С таким багажом он мог преспокойно взять перронный билет, словно бы для встречи родственников или даже невесты. Но это по летнему времени, когда букеты дешевы. После того как на Пасху Кошко устроил грандиозную облаву, Хлопоня сбежал из Москвы, промышлял по провинции, но под Рождество, видно, не смог устоять перед соблазном.
Где его искать — Кошко догадывался. В Китай-городе, скорее всего. Там он может изображать господина в полное свое удовольствие, а если запахнет жареным — в трех шагах Хитровка, хитрованцы так спрячут — с собаками не найдешь. Хотя и хитрованец уже не тот пошел, сам себе усмехнулся Аркадий Францевич, повывелся хрестоматийный хитрованец, которого живописал в своих фельетонах господин Гиляровский. А всего-то и потребовалось перед облавами собирать на участках городовых и до нужного часа держать под замком, чтобы не предупредили ворье…
Ознакомительная версия.
