— Потому, сударь, что между первым и вторым изданиями вы имели несчастье быть избранным в члены Академии, и потому, что, сколь бы безвестным ни был академик, он все-таки не может требовать привилегии, которой обладают никому не ведомые новички; к тому же, как вы знаете, господин де Флориан, наше издание — это дело чисто благотворительное, а на ваше место нашлись претенденты.
— Кто же?
— Три человека, которые — я должен смиренно это признать — имеют на подобную честь больше прав, нежели вы.
— Но кто они?
— Три очаровательных поэта: первый из них написал один акростих, второй — одно двустишие, а третий — один припев… Песню он обещает нам сочинить со дня на день, но, поскольку припев уже есть, мы можем подождать.
— И кто же эти прославленные особы?
— Это господа Грубер де Грубенталь, Фенуйо де Фаль-бер де Кенсе и Тома Мино де Ламистренг.
— Тем не менее, господин де Ривароль, могу ли я порекомендовать вам еще одного?
— К сожалению, я вынужден буду вам отказать, господин де Флориан: у меня свои бедняки.
— Тот, кого я рекомендую, написал всего одно четверостишие.
— Это много.
— Не желаете ли, чтобы я прочел его вам, господин де Ривароль?
— Еще как! Читайте, господин де Флориан, читайте… Вы превосходный чтец!
— Мне нет нужды объяснять вам, кому оно адресовано, не правда ли?
— Я постараюсь угадать.
— Итак!
— Слушаю.
Здесь погребен Азор, Сильви моей любимец. Во всем, месье Дамон, он был подобен вам: Кусал он всех подряд, сей злобный проходимец, Но, палок получив, издох на радость нам!
— Ах, господин де Флориан! — воскликнул Ривароль. — Не вам ли принадлежит этот маленький шедевр?
— Если вы, господин де Ривароль, полагаете, что его написал я, чего вы желаете от меня потребовать?
— О сударь, я хотел бы просить вас продиктовать его мне, после того как вы прочитали его.
— Вам?
— Да, мне.
— Зачем?
— Чтобы опубликовать его в примечаниях к третьему изданию моей книги… Каждому свое место, сударь; главное в том, чтобы воздать друг другу должное. У меня только одна претензия — быть в литературе тем, чем ножовщику служит точильный брусок: я не режу, а помогаю резать.
Флориан недовольно сжал губы. Он имел дело с сильным противником, однако сказал:
— Ну, а теперь, сударь, чтобы закончить наш разговор, я хотел бы вам заявить, что в статье, которую вы имели любезность посвятить мне, кое-что мне не понравилось.
— Что вам могло не понравиться в моей статье? Это невозможно! В ней всего три строчки.
— Тем не менее это так, господин де Ривароль.
— Неужели? Вам не нравится ее тон?
— Нет.
— форма?
— Нет.
— Но что же?
— Содержание.
— О! Если содержание, то оно меня не касается, господин де Флориан. Это дело Шансене, моего сотрудника, который прогуливается вон там, беседуя с длинным носом господина Метра. Ваш покорный слуга, господин де Флориан.
И невозмутимый Ривароль снова принялся писать.
Флориан посмотрел на друзей, сделавших ему глазами знак, что он должен считать себя побежденным, а следовательно, тем и ограничиться.
— Хорошо, вы определенно человек остроумный, сударь, — сказал Флориан, — и я забираю свое четверостишие.
— Увы, сударь! — с комическим отчаянием воскликнул Ривароль. — Слишком поздно!
— Почему?
— Я записал его в моей записной книжке, а это как если бы оно уже было напечатано. Однако, если вы взамен вашего четверостишия желаете получить другое, я не откажу себе в удовольствии подарить его вам.
— Другое? И на ту же тему?
— Да, оно совсем свежее, утром пришло по почте… Адресовано мне и Шансене, а потому я вправе располагать им как от своего, так и от его имени. Автор — молодой пикардийский адвокат, некто Камилл Демулен, он еще не создал ничего, кроме этого четверостишия, но, как вы сейчас поймете, подает большие надежды.
— Теперь я слушаю вас, сударь.
— Ах, да! Для уразумения сути дела нужно, чтобы вы, сударь, знали, что отдельные завистники оспаривают мою и Шансене принадлежность к дворянству, как они оспаривают и вашу гениальность; вы прекрасно понимаете, что это одни и те же люди. Они утверждают, будто мой отец был трактирщиком в Баньоле, а мать Шансене — приходящей домашней работницей, правда, не знаю где. Сообщив это, я читаю вам четверостишие; оно, разумеется, лишь выигрывает от того объяснения, которое я вам дал:
В трактире знаменитом «Сброд» Играет каждый свою роль: Там Шансене полы скребет, Кастрюли чистит Ривароль.
Как видите, сударь, первое составляет со вторым великолепную пару, и если бы я продал одно без другого, то нарушил бы целостность моего собрания.
Продолжать и дальше таить злость на подобного человека было невозможно. Поэтому Флориан протянул руку, которую Ривароль пожал с той тонкой улыбкой и тем легким прищуром глаз, что были свойственны только ему.
Впрочем, в эту самую минуту вокруг Метра и вблизи Краковского дерева возникло оживление, указывающее на то, что пришла какая-то важная новость.
Поэтому трое друзей поддались порыву, внушенному им толпой, которая скапливалась под липами, и позволили Риваролю вновь погрузиться в его записи: он продолжал заниматься ими с той же безмятежностью, как если бы находился в одиночестве.
Правда, прежде он успел ответить на взгляд Шансене, в котором читался вопрос: «Что случилось?» — взглядом, означавшим: «Пока ничего — на этот раз».
Метра, упомянутый Риваролем и беседовавший с Шансене, был одним из самых влиятельных людей того времени.
Благодаря своему уму? Нет, ум у него был весьма заурядный. Благодаря своему происхождению? Нет, Метра был выходцем из буржуазии. Благодаря невероятной длине своего носа? Нет, и снова нет.
Он стал им благодаря новостям.
Метра, действительно, был истинным поставщиком новостей: под названием «Тайная корреспонденция» он выпускал — угадайте где? — в Нейвиде, на берегах Рейна, газету, содержавшую все парижские новости.
Кто знал, к какому полу принадлежит кавалер (или кавалерша) д'Эон, которому правительство приказало носить женское платье, но который прикреплял к своему фишю крест Святого Людовика?
Метра.
Кто описывал в мельчайших подробностях, словно сам на них присутствовал, фантастические ужины прославленного Гримо де ла Реньера, который, ненадолго забросив свои кастрюли и взяв перо, опубликовал пародию «Сон Аталии»?
Метра.
Кто рассказывал о чудачествах маркиза де Брюнуа, самого эксцентричного человека той эпохи?
Метра.
В течение трех веков римляне, встречаясь по утрам на форуме, задавали друг другу вопрос: «Quid novi fert Africa?» («Что нового из Африки?») В течение трех лет французы спрашивали: «Что говорит Метра?»
