– Садись, дорогой гость, не побрезгуй сырной похлёбкой да тыквенной кашей. С утра томятся на углях. А пока ты ложкой работать будешь, расскажу, что сама узнала.
Но рассказать ничего не пришлось. В воротах появился сельчанин-сосед.
– Живите сто лет в сытости и довольстве, – проговорил он, входя под навес. – Я вот с чем. Вчера ввечеру по дороге двое незнаемых проезжали. Сперва мне плохого на ум не пришло, а сегодня думаю, пойду уведомлю.
– О чём, дорогой сосед? Что знаемым, что незнаемым – дорога для всех открыта.
– Я на винограднике руки мозолил до темноты, ветви подвязывал. Так они коней придержали, про мальчонку стали расспрашивать – не заходил ли в селение, не проезжал ли с кем. «Проезжали, – говорю, – трое. Мальчонку везли. На ночёвку остановились и путь продолжили». – «Какой дорогой, куда?» – «В Тбилиси, – говорю, – поспешали. Дорогу наметили через перевал».
– Для чего неправдой себя унизил? – вскричал Липарит. – Путники, быть может, сына или младшего брата разыскивали.
– Э-э, почему неправда? – удивился сосед. – Как было, так всё и сказал. Правду сказал, как было.
– Правильно сделал, сосед. А ты помолчи, дорогой гость, – поспешила вмешаться тётушка Этери. – Сосед всё по чести сказал. Заезжали ко мне трое купцов. По дороге в Тбилиси приключилась у одного из них в пояснице боль, так я эту немочь вытягивала. Мальчонка малый был при болящем, сынок. Не присядешь ли к столу, дорогой сосед, не разделишь ли трапезу?
– Э-э, другой раз, Этери. Сейчас дома ждут.
Распрощавшись, сосед ушёл.
– Не подумай худого, – обернулась тётушка Этери к Липариту, едва они остались одни. – Сосед про твоего мальчонку не знает и ложью осквернился без умысла. А что правда, им сказанная, неправдою обернулась, то к добру вышло. Большое сражение разыгралось вчера в долине.
– Какое сражение, откуда враги появились?
– То-то и дело, что появились. Ты Хорнабуджи давно покинул?
– Два дня назад.
– Выходит, что ты из одних ворот выехал, а Сагир Михатлисдзе через другие войска повёл и гостей незваных наголову разбил. А до того они город Камбечани разорили, так Сагир приказал в плен не брать, всех до единого уничтожить.
Липарит задумался.
Кольчужную сетку он сам с мальчонки снимал – мирные жители такую одежду не носят. И рана в затылке нанесена боевым оружием.
– Ты ешь, похлёбка стынет.
– Как посоветуешь, тётушка Этери, не увезти ли мальчонку в самом деле в Тбилиси, подальше от здешних мест?
– Доброе совершишь дело. Дитя он ещё малолетнее, чтобы смерть, уготованную для воина, на себя принимать.
– Коня подходящего и арбу раздобыть можно?
– Поищем – найдём.
Липарит поднялся из-за стола, вошёл в дом, осторожно приподнял занавеску. Глаза у мальчонки были открыты.
– Полегчало? – спросил Липарит.
Мальчонка не удостоил ответом.
– Скажи хотя бы, как тебя величают?
Мальчонка промолчал и тут.
– Пусть отлёживается, – крикнула со двора тётушка Этери. – Жар у него велик, боль мучает сильно.
– Михаил, – пробормотал вдруг мальчонка.
– Гордое носишь имя. Микаэл – «равный богу» значит.
– Гордое, – отозвался мальчонка.
Два дня провёл Липарит в доме тётушки Этери. Микаэл поправлялся. Отвары и снадобья делали своё дело. Жар, опаливший щёки и лоб, постепенно угас. Рана затягивалась. Ни единого слова, после того как назвал своё имя, Микаэл больше не произнёс. Весь день он лежал, обратив глаза в стену, словно задался целью заучить узоры домотканого коврика, висевшего над тахтой. Один лишь раз он выказал признаки оживления. Это случилось, когда тётушка Этери принесла отстиранный от крови и грязи разодранный плащ. Микаэл приподнялся, но тут же снова упал на подушку и отвернулся к стене.
– Упорный характер, – сказала тётушка Этери.
Всё это время Липарит ждал весточки от Нино. Он уходил в горы и подолгу сидел возле куста, где впервые увидел парящую над кручей девушку-ласточку.
Нино не появлялась, вестей о себе не подавала.
Уже перед самым отъездом, когда устраивали Микаэла в устланной сеном арбе, Липарит посмел обратиться с вопросом:
– Тётушка Этери, откуда ты узнала, что я ехал из Хорнабуджи, ведь я не успел тогда об этом сказать.
– От Нино узнала, от кого же ещё. И про бой в долине в крепости рассказала, и про указ Сагира в плен никого не брать.
– Что за крепость? Будь матерью родной, скажи, где живёт Нино? Сама обещала помнить – и ни слова, ни весточки.
Тётушка Этери внимательно оглядела Липарита. Раздельно выговаривая каждое слово, произнесла:
– Нино живёт в крепости Верхняя над ущельем. Её отец там над всеми главный.
– Начальник крепости, дворянин-азнаур?
– Да, Липарит. Отец Нино азнаур.
Глава III
НА ГОРОДСКОЙ ОКРАИНЕ
В Тбилиси Шота поручили надзор за сокровищницей в царском казнохранилище. Обязанности необременительные, много времени не занимали. От царского постельничего не ждут, чтобы он расстилал постель, лошадей за конюшего чистят другие. Придворная должность означала, что Шота вошёл в круг писателей и учёных, чьи признанные таланты усиливали блеск двора. И всё же любое из поручений Шота выполнял добросовестно, с уважением к самому делу.
После дня, проведённого в праздности в гостеприимном доме Закарэ Мхаргрдзели, он с особым старанием взялся за подоспевшие хлопоты. Тамар пожелала оправить книгу в богатый оклад, чтобы сиял золотой переплёт чеканным узором и светился россыпью камней. Вельможные заказчики обычно посылали за златоваятелем. Шота не стал этого делать, хотя заказ исходил от самой царицы цариц. Он велел слуге оседлать Аргентума и отправился в верхний город.
Отшумел быстрый июльский дождь. Ветер подёргал прямые звонкие струи и угнал поредевшие тучи, как пастух своё стадо. И вот уже подняли водомёты брызг босоногие мальчонки, с весёлым лаем промчались собаки. Из зарывшихся в землю домов вышли на белый свет люди.
Путь лежал по бедным кварталам в сторону торговых рядов. Бесконечная узкая улочка тяжело переползала с уступа на уступ, словно решила добраться до неба. Под ноги Аргентума стремительно нёсся мутный ручей, лепёшки грязи пятнали лощёную шкуру коня редкой масти с серебристым отливом. Где-то вверху висел неумолчный гул. Он нарастал, приближался, с каждым уступом делался всё различимей и вдруг накрыл с головой, как морская волна.
Вместо домов в два ряда потянулись лавки. От пестроцветья зарябило в глазах. Горы красных и жёлтых яблок, багряные россыпи вишен, розовые от спелости персики, нежно-зелёные огурцы – шаткие, на подпорках, в заплатах сооружения едва выдерживали выставленный товар. Рядом с холмами пахучих трав высились стопки лепёшек, кругляши овечьего сыра. В горшочках плавился золотистый сотовый мёд.
