Ознакомительная версия.
— Чего приуныли, гости дорогие? Время ли сейчас печалиться? А ну, повеселите душу, скоморохи чертовы!
Загудела, зашумела, завыла гридница.
— Ну, будет! Стынут яства отменные, — встал князь, держа в руках золоченый кубок. — Сеча, что голову повесил? Скажи слово доброе.
— Скажу, Великий князь. Задели за сердце меня слова старика, ой как задели. И чужбину свою вспомнил, и жену-любушку, и деток малых. Но не о том думы мои в этот радостный час, другая печаль меня гложет. Опять тянутся князья в разные стороны, а ворог уже стучит в ворота наши!
— О каких ворогах говоришь, воевода? С половцами у нас дружба, на западе один враг — Даниил, на него подниматься надо.
— Время ли счеты между собой сводить, князь? Вы же родственники…
Побелел князь Михаил. Гаркнул что было сил:
— Не о том речь ведешь, воевода! У Даниила думка об одном: как нас по миру пустить!
— Прости, князь, меня, старого, — склонил голову Сеча. — Никого не хотел обидеть. Но слухи ходят, татары в поход собираются. Сила это страшная…
— Ты и на пиру опять за свое, воевода! — воскликнул князь Мстислав. — Не по зубам ворогу земля русская, пусть приходит, коли хочет познать силушку нашу! Так я говорю, князья?
Те зашумели:
— Все пойдем! Не дадим землю в обиду!
— Всем и надо идти, — подхватил воевода.
Трое суток шло пиршество. Спали кто прямо за столом, а кто и под ним. Когда просыпались — головы раскалывались, только крепкий рассол и приводил в чувство. И снова продолжалась потеха…
По дороге домой Сеча сказал, обращаясь к юному князю Василию и к сыну:
— Не доведи Господь так жить, дети мои дорогие. Видели, как знатный человек свинье уподобляется? Берегитесь дел таких. Помните: питие — радость, похмелье — горе. Не раз на Руси бражка людям несчастье приносила, да все неймется бедным. А враг в это время может взять тебя голыми руками…
Впервые Сеча после возвращения изменил своей привычке. Напрасно клокотала в котлах вода да ждали пахучие травы. Не заезжая домой, воевода сразу направился на крепостные стены, где велись работы по их укреплению. Аскольд и князь Василий увязались с ним.
— Как ты думаешь, Аскольд, какой самый слабый участок в обороне города? — спросил Сеча, выжидательно, с хитрецой поглядывая на сына.
— Мне думается — юг. Здесь, с севера, врагу помешает развернуться нижний город. Подъем от него крутоват, да и речушки сдержат. Со стороны Жиздры берег больно крут и высок. Да и с Другусны я бы не стал карабкаться. Остается юг.
Воевода одобрительно хмыкнул и поехал дальше. Он выбрал путь вдоль извилистой, густо заросшей тальником Другусны. Ее берега, теперь голые от листвы, выглядели сиротливо. Скрипуче шелестели пожухлые жесткие травы. Тонкий прозрачный ледок у берегов отсвечивал сединой. От всего этого веяло тоской и унынием. Только звонкоголосая Другусна, не поддавшись общей печали, щебетала, как весенняя ласточка. Загородив глаза от солнца ладонью, воевода посмотрел вверх — на крепостной стене, возвышавшейся над обрывом, копошились люди.
Поднявшись наверх, все спешились и подошли ко рву, который был уже достаточно глубок. Прикидывая высоту, воевода остался доволен. Дальше не поехали, так как ров заканчивался крутым обрывом, спускавшимся к Жиздре. Вернулись той же дорогой в верхний город.
Работа здесь кипела. Группы в несколько человек по ступенчатым лесам таскали на стену длинные ошкуренные бревна, тщательно и плотно подгоняли их, наращивая сруб. Воевода подошел к самому краю. Высота позволяла далеко обозревать местность. От самого рва начиналось ровное, в небольших кочках, поле и убегало далеко, растворяясь в синеве. Белые пятна не растаявшего с ночи снега поблескивали в потускневших лучах солнца. Долго задумчиво и тревожно вглядывался воевода в даль. Но она была невозмутимо спокойна, только от дымчатой непроглядной синевы исходила таинственная устрашающая сила…
От горя, как от дани, никуда не уйдешь, ни за какими запорами не спрячешься. Где оно ходит-бродит, одному Богу известно, но коли доля твоя — найдет тебя, не заблудится…
Ранним заснеженным утром заголосила, завыла, задымила, зарыдала, запричитала, закипела Русь!
А когда докатилась беда до Козельска — двойной болью отозвалась в груди юного Аскольда. Всем сердцем, всем своим разумом тянулся он к любимой, к ней уходили все его помыслы, все мечты… Дни тянулись бесконечно долго, никакие дела не могли их заполнить. Ни бурные княжеские охоты вперемешку с пирами, ни боевые учения дружины, ни чтение древнего писания — ничего не могло оторвать Аскольда от той, которая вынуждена была скрываться на родной земле. Скупые весточки, тайно приносимые верными людьми, скрашивали унылые будни. Юноша уже договорился с отцом вырваться на несколько дней, чтобы повидать Всеславну… И вдруг страшная весть.
Перед юным воином встал выбор: идти по зову сердца или выполнять долг. Долг перед своей застывшей в немом ужасе землей, перед своей совестью. И он выбрал — с легкостью, не колеблясь. Знал, что как бы ни было тяжело, этот выбор будет одобрен. Его поймут.
Отец с сыном обнялись. Аскольд почувствовал на своей щеке холодную, как ранняя росинка, скупую отцовскую слезу. Этот мужественный человек плакал, отрывая от себя самое дорогое, что оставила ему жизнь в награду за все длинные, трудные годы.
— Береги себя, сынок, — голос Сечи дрожал. — Будь осторожен. Они будут высылать передовые посты — не напорись. Держись лесов, днем лучше хорониться. Смотри по месту… — Он, на таясь, отер слезы и протянул тугой кожаный мешочек. — В дороге пригодится, береги, зря не трать. От себя отрываем. Вдруг оружие покупать придется. Сам не хозяйнуй, пусть займется Кузьма. А за это, — Сеча взял со стола письмо, — будь спокоен, передам.
Он трижды перекрестил Аскольда, еще раз крепко прижал к груди.
— Ну, с Богом!
Спутники ожидали юношу у ворот, держа на поводу лошадей. Рядом стояли Добрыня в накинутом на голое тело тулупчике и кузнец, прятавший лицо в высокий лохматый воротник. Они стали упрашивать воеводу позволить им сопровождать Аскольда. Лицо Сечи внезапно посуровело, сделалось каменным.
— Еловат, — голос звучал глухо, чувствовался еле сдерживаемый гнев, — без твоей работы нам не обойтись. Кто тебя заменит?
Кузнец не ответил.
— А ты, Добрыня, знаешь дорогу до Рязани, Владимира, Москвы?
— Нет, воевода, в тех краях не бывал.
— Может, татарский понимаешь?
Добрыня горестно покачал головой.
Ознакомительная версия.
