— Ну, можно посыпать ему в кофей слабительного, чтобы он провёл этот час в отхожем месте.
— Да, но камердинер питается с господского стола! С нами не сидит, но ест-пьёт то же, что и мы. Если испортить кофе, то мы все будем бегать в отхожее место!
Ахлестышев задумался.
— Петя… — неуверенно начала Ольга. — Есть ещё новость про графа Полестеля…
— Какая? — спросил тот рассеянно.
— Ещё когда я была барышней на выданье, он за мной слегка ухаживал.
— За тобой тогда пол-Москвы ухаживало! Такая красавица, да при эдаких деньгах!
— А теперь он не нищий эмигрант, а полковник армии, захватившей Москву. И мы с князем полностью в его власти.
— Постой-ка! — насторожился Пётр. — Он что, возобновил своё волокитство?
— Петь, — Ольга посмотрела на него как-то странно, — это не волокитство. Это уже домогательства. В самой наглой и настойчивой форме. Вчера, например, я едва вытолкала его отсюда. Граф Полестель убеждён, что мне ничего не стоит переспать с ним.
— Вот как! Это почему же?
— Когда они с князем привезли меня сюда… Помнишь, я говорила, что имело место бурное объяснение: кто что делал в эти восемь суток московского пожара? И как должен вести себя супруг в минуту опасности. Так вот, я откровенно рассказала князю, что в эти ужасные дни возле меня был ты. И я многократно обязана тебе спасением своей жизни. Сказала также, что мы жили с тобой в эти дни, как муж с женой. И призналась, что мгновенья, проведённые с тобой в шалаше на Девичьем поле, были самыми счастливыми в моей жизни.
— В моей тоже, — улыбнулся Ахлестышев. — Но причём здесь Полестель?
— Притом, что князь Шехонский, дурак, рассказал об этом графу.
— Ну и что? Пусть полковник знает, что место занято.
— Ты забываешь, что я в его власти. А граф после откровений моего мужа решил, что я падшая женщина. Которой всё равно с кем спать. Понятие любви ему не доступно. Для графа это то, что мужчина и женщина делают в постели, и ничто иное. И теперь он счёл, что меня можно просто взять, как вещь.
— А князь?
— Что князь? Я всегда интересовала его лишь как наследница двадцати тысяч душ. А сейчас дружба с Полестелем значит для него выживание. Он легко отдаст меня полковнику в обмен на его расположение.
— Я убью их обоих! И не на дуэли, а из-за угла. Партизанам это дозволяется.
— Когда, милый мой?
— Да хоть нынче! Они ведь считают меня покойником?
— Убеждены в этом. Тогда на бульваре Полестель шепнул конвоирам, чтобы вас расстреляли немедленно. Как только уедет карета. Он недавно этим хвастал.
— Так и вышло. Вы уехали и нас тут же стали убивать. Если бы не Отчаянов…
— Я давно хочу повидаться с твоим спасителем и поблагодарить его.
— Сегодня же и поблагодаришь!
— А как же разведка?
— К чёрту такую разведку! — вскричал Ахлестышев.
— Тише, милый! Ты же не хочешь, чтобы сюда прибежал Морис?
— И его убью!
— Ишь, разубивался… Казни уж заодно и Бонапарта, сразу война кончится.
— А ты чего смеёшься? — удивился Пётр. — Граф Полестель нацелился к тебе в спальню, а ты, дурочка, веселишься! Что делать-то будем?
— Не знаю. Но пока ты не увидал секретного доклада, мне отсюда убегать нельзя. Представляешь: наше командование узнает, в каком направлении французская разведка толкает своего императора…
— Представляю. А ты представляешь, если сегодня граф снова явится сюда? И уже не захочет уходить.
— Уйдёт! Я признаюсь ему со слезами, что подцепила от каторжника дурную болезнь. Ловко?
— Ловко… — несколько ошарашенно согласился Пётр. — До чего вы, бабы, хитры в таких делах. Но это даст лишь отсрочку. Полестель пришлёт военного доктора и тот тебя разоблачит.
— А нам и нужна отсрочка. Иди. Думай, чем отвлечь Мориса! Всё надо сделать уже завтра, иначе граф спалит черновик своего доклада.
Пока Ахлестышев добрался до подвала, он уже всё придумал. Растолкал спящего Батыря, который храпел, как рота гренадёров, и сказал:
— Собирайся. Идём в Волчью долину.
— Хорошая мысля, — одобрил вардалак, протирая глаза. — А пошто идём-то? Товарищей проведать?
— Именно. Срочно понадобилась твоя Мортира Макаровна. Дай Бог, чтобы она оказалась жива и здорова!
И Ахлестышев рассказал Саше, для чего нужно отвлечь на один час камердинера графа Полестеля.
Налётчик выслушал и признал:
— Ежели кто и справится, так это Мортира. Золото, а не человек! Коли твой Морис окажется не из бугров[61] — пропадёт с головой. И часом не обойдётся, забудет всё на свете. Надо только придумать, как девку к нему подвести.
— И это я уже придумал. Степанида предъявит её, как желающую наняться в горничные. Она же сама кухарка, у неё других дел полно. Мортиру назовёт крестницей. Морис, конечно, начнёт наводить справки по месту жительства и спросит Большого Жака. Думаю, тот даст самую лестную рекомендацию.
— Точно! — загоготал Саша-Батырь. — И не он один! а и вся дивизия!
Ахлестышев доложил начальнику отряда новые обстоятельства и свои предложения, как проникнуть в кабинет полковника. Сила Еремеевич ничему не удивился. Привлечь к разведке гулящую женщину? Запросто — была бы патриотка! Вон князь Шехонский продался врагу, а гайменник Пунцовый жизнь отдал за Отечество… Егерь отпустил друзей в разбойничью слободку. Голофтееву же дал команду: предупредить Степаниду, что у неё появилась новая крестница.
Нил Нифонтович теперь каждый день брал в партизанском погребе какой-нибудь деликатес и нёс его к Зубовской площади. Там составился стихийный базар, на котором Степанида покупала провизию. Отчаянов безжалостно опустошал припасы, передавая вдове белужьи балыки, ветчину и кофейные зёрна. На этом зиждилось прочное положение кухарки. С появлением в доме четы Тюфякиных его обитатели стали питаться намного лучше. Даже в походной квартире императора не всегда ели то, что запросто уплетали за ужином Полестель с Шехонским. Причём цены Голофтеев назначал умеренные. Подозрительный Морис пришёл однажды со Степанидой на Зубовскую площадь и долго пытал старика, откуда тот достаёт свои яства. Нил Нифонтович представился кумом Тюфякиной — такой родни у каждого русского, как известно, без счёту. Именно кумовством он и объяснил низкую цену. Насчёт происхождения деликатесов сказал загадочно, что оставлен в Москве караулить особняк большого барина. Там поселился один из маршалов, который истребляет хозяйские припасы. В погребах навалено столько, что слуги маршала не замечают скромной коммерции сторожа. Но если уважаемому господину что не нравится, так у него в Москве ещё кумовьёв много… Больше к дедушке никто не приставал.
