— Вот эта гравюра — моя любимая! Он называет вас ослом, играющим на арфе, Каэтан. Это почему-то напоминает мне Эразма Роттердамского.
Кардинал скривился, как от зубной боли. Он догадывался, что имеет в виду Папа, упоминая этого голландца. Эразм был прославленным, почитаемым всеми ученым, который благодаря блестящему знанию латыни и греческого да еще и острому перу приобрел себе не только друзей. Все грехи — от человеческой глупости, учили Отцы Церкви. Эразм же заявлял, что глупость — это благодать Божья, только она делает жизнь человека переносимой. Безобидный гуманист и циник — таким считал его Каэтан. Эразму никогда бы и в голову не пришло ввязываться в борьбу против святой Церкви. И вдруг он понял, что еще отличает Лютера от Эразма:
— Эразм писал на латыни, Ваше Святейшество. А Лютер пишет на немецком!
Алеандр горячо поддержал его:
— Это и есть самое опасное его оружие, — в волнении заявил он. — Этот монах — человек прямой и грубый. Из тех что едва скажут слово — и бедняки уже готовы за ними в огонь и в воду. Но в то же время его проповеди, как утверждают, свидетельствуют о большой учености и знании Священного Писания. Ведь в Германии немало священников, которые просто позорят свой приход. Они даже имя-то свое толком прочитать не в состоянии. Слуги, что чистят отхожее место Вашего Святейшества, и то образованнее, чем эти олухи. Доктор Лютер в этом смысле совсем другой. Одаренный ученый, который к тому же знает беды и нужды народа. В своей манере обращаться с людьми он похож на неотесанного мужлана, но именно потому, что он говорит языком простых людей, эти люди прикипают к нему всем сердцем.
— Если послушать вас, можно подумать, что вы втайне восхищаетесь им, — сказал Папа.
Он положил карикатуры обратно на пюпитр. Некое добродушие, с которым были произнесены эти слова, не успокоило Алеандра, нервы у него были напряжены до предела.
— Я восхищаюсь его мужеством и умом, Ваше Святейшество, — раздумчиво произнес Алеандр, — но ересь мне глубоко противна!
Улыбка застыла у Папы на губах.
— Вы переоцениваете значимость Лютера, друг мой. Он не первый, кто воображает, будто он раскрывает злоупотребления внутри Церкви, и он не последний.
Алеандр хотел было возразить, но на этот раз вмешался кардинал, энергичным жестом приказав ему молчать.
— Должен признать, что и я разделяю тревогу доктора Лютера по некоторым поводам, Ваше Святейшество, — совершенно убитым голосом произнес Каэтан. — Да, безусловно разделяю. Но признания такого рода могут нанести Церкви непоправимый вред. Ведь больше всего нам необходимо доверие людей…
— Предполагаю, что кардинальская шапочка вряд ли заинтересует этого немецкого монашка!
— Насколько я могу судить по нашему с ним кратковременному знакомству, он швырнет эту шапочку в Эльбу да еще добавит пригоршню камней, чтобы она поскорее потонула!
— В таком случае придется придумать что-нибудь другое…
Алеандр прислушивался к разговору, рассматривая огромную карту; прикрепленную к стене острыми кинжалами. Нанесенные на ней линии, очертания стран и морей, выполненные умелой рукой, расплывались у него перед глазами, он видел лишь красное пламенеющее сияние в сердце карты. Ему казалось, что он слышит громкое биение этого сердца. Картограф нарисовал в центре семь холмов, которые должны были изображать средоточие мира. Каждый из холмов увенчан был крохотной золотой короной.
— Мы должны оказать давление на курфюрста Фридриха, — неожиданно сказал Алеандр. Голос его прозвучал громко и резко. — Поверьте мне: Фридрих — наш ключ к Лютеру.
Папа с недоверием покачал головой. Переменчивый настрой Алеандра ему не нравился. Он с тревогой замечал, что помощник Каэтана, с тех пор как вернулся из Германии, очень изменился. Его спокойное усердие в заботе о делах курии превратилось в слепую одержимость. Но если отнестись повнимательнее к идеям этого молодого человека, то, как правило, их почти всегда можно было использовать. Необходимо было лишь направить эти идеи на нужные цели, сообразуясь с обстоятельствами. Поэтому Лев ответил:
— Прошу не отвлекать меня больше наскучившей уже болтовней о Мартине Лютере. Сейчас нам прежде всего нужен надежный император, который готов будет оказать поддержку папству. Тогда остальные вопросы решатся сами собой.
— Означает ли это, что кандидатуру Габсбурга вы не поддерживаете?! — воскликнул Каэтан. Глаза его расширились в неописуемом удивлении. — Но чем вас не устраивает Карл? Он исполнен благочестия…
— Чушь! Этот Габсбург — мальчишка, который вбил себе в голову, что мир — игрушка в его руках! — Лев стремительно подошел к стене и одним движением руки сорвал со стены большую карту. — Создание империи, которая простирается от Атлантики до Черного моря, отнюдь не в интересах Рима.
— Но раскол Церкви тоже не в его интересах, Ваше Святейшество! — Алеандр, решивший прийти на помощь своему наставнику, умоляюще сложил руки на груди, что еще больше воспламенило разгорающуюся ярость Папы. — Выборы императора могут занять целый год, а империя находится на грани бунта…
— Всё, довольно об этом! — Папа уже кипел от ярости. — Мне нужна поддержка Фридриха! Он должен голосовать против Карла, за француза. И мне надоело, что ни вы, ни кардинал не понимаете, что является главным и когда! — Он немного помедлил, чтобы побороть этот внезапный приступ гнева и взять себя в руки. Наконец решительным голосом он произнес: — Курфюрст Саксонии — страстный коллекционер, не так ли? Я полагаю, сейчас самое время послать ему небольшое доказательство моего расположения к нему. Что-нибудь… необыкновенное! Какую-нибудь вещицу из сокровищницы папского дворца… Нечто такое, что навсегда привяжет этого простоватого святошу к папскому престолу.
— Как вам будет угодно, Ваше Святейшество. — Каэтан покорно преклонил перед понтификом и без того подгибающиеся колени. — Я немедленно дам указания моим слугам…
— Не трудитесь, — холодно прервал его Папа. Благодушие его исчезло без остатка. Нахмурившись, он сверкнул глазами: — Ваша позорная неудача в Аугсбурге оставила в моей душе горький осадок. Нет, вместо вас я отправлю к саксонскому двору в качестве нунция преподобного Карла фон Милтица.
«Да, ему не позавидуешь», — устало подумал Алеандр. Он склонил голову и поспешил к дверям следом за глубоко оскорбленным кардиналом.
Карл фон Милтиц был человеком, который уже много лет с неподражаемой элегантностью вращался в кругах высшей дипломатии, и репутация его была безупречна. Кроме того, он пользовался доверием Папы, благодаря чему успешное решение всех вверенных его компетенции вопросов было обеспечено. К тому же он был прекрасно осведомлен обо всех событиях при дворе курфюрста, поскольку должность саксонского камергера позволяла ему свободно и беспрепятственно общаться с придворной знатью Фридриха, изучая настроения в этой среде.
