— Возможно, — согласился Фрэнсис Кроуфорд. На протяжении всего разговора он сидел, опираясь на руки, и выражения его лица было не разобрать в темноте: оно проступало, словно сквозь газовую вуаль. — Похоже, что человека, устроившего тебе побег, уже использовали раньше или еще используют для нового покушения. Ты сможешь навредить д'Обиньи и оказать услугу мне, назвав имя этого человека. Единственный способ навредить нам обоим — убить меня сейчас и немедленно сдаться коннетаблю, открыв подробности побега. Когда ты снова окажешься в тюрьме, д'Обиньи не осмелится продолжать свои попытки, а тем временем, возможно, через твоего помощника появятся и улики.
Изложив свою предпосылку, Лаймонд вытащил батистовый платок, развернул его и аккуратно стер кровь с лица.
Стюарт, вглядываясь в его черты при молочно-белом лунном свете, рассеянном под неподвижно нависшей над их головами листвой, выслушал это логичное изложение, которое еще полчаса назад, когда кипела кровь, он отмел бы не раздумывая. А теперь оставалось лишь восхищаться остротой ума Лаймонда, и он пробурчал неохотно:
— Если бы ты захватил меня, я скорее всего, как ты утверждаешь, уничтожил бы д'Обиньи, сообщив подробности моего побега. — Его первые выводы явно нуждались в уточнении. — Зачем же ты сделал то, что сделал?
— Я достаточно давил на тебя и обязан теперь предоставить немного свободы, — ответил Лаймонд напрямик. — Возможно, перекрестки тебе не по душе, но свою дорогу ты должен выбрать сам.
Стюарт шагнул вперед. Лица собеседника все равно невозможно было рассмотреть. Встав таким образом, чтобы шпага отбрасывала тень на его белое горло, лучник сказал:
— Тогда сними кольчугу.
Долго длилось молчание. Затем Лаймонд, все так же не говоря ни слова, расшнуровал и стянул через голову камзол и снял кольчугу. Она зазвенела, как далекий тамбурин или якорная цепь, рассыпающаяся мелодичным звоном в рундуке судна, уходящего в последнее плавание.
Но вот Лаймонд произнес:
— Снял. Так тебе легче?
Самые обычные слова. Вглядевшись, Стюарт рассмотрел наконец лицо своего врага. На нем не было и тени страха. Утонченные черты застыли в задумчивости, между бровями пролегла морщинка. Все достаточно ясно говорило о том, что Фрэнсис Кроуфорд не знал, как поступит Стюарт, и терпеливо ждал его решения. Руку лучника оттягивала тяжелая шпага, и он вспомнил, что надо делать. Сжав эфес, снова занес клинок. Лаймонд бесстрастно повторил свой вопрос:
— Так тебе легче?
Свинцовая тяжесть меж ребер, там, где сплелись в безнадежно запутанный узел те силы, что вели Стюарта к цели и поддерживали его жизнь, все росла до тех пор, пока не сжалось тощее горло с грубыми жилами и смешно выступающим адамовым яблоком. Лучник упал на колени, выронил шпагу в высокую траву и, прижав костлявые руки к разбитому лицу, заплакал.
Фрэнсис Кроуфорд, живший по своим законам, не пошевелился и только негромко произнес:
— «Je t'en ferai si grant venjance Qu'on le savra par tote France», — кто-то однажды написал. Благородно звучит. «Отмщение мое столь страшным будет, что Франция об этом не забудет».
Но ничего благородного не было во всклокоченной голове, в громких, отчаянных всхлипываниях, раздававшихся у его ног. Впрочем, после такого всплеска чувств Стюарт, несомненно, придет в себя. И вот он открыл глаза и уставился в землю, вытирая испачканное лицо и переводя дух, прежде чем начать говорить.
Обозначившаяся гримаса предсказывала, что прозвучит нечто сентиментальное. Чертов дурень, он не в состоянии понять, что человек, подготовленный, как Лаймонд, запросто мог одолеть его, обезоружить и пинками доставить в лагерь, причем голым, без шпаги и без помощи полуголых идиотов с их любовницами или кого-либо еще.
Лучник поднял покрытое морщинами лицо, собираясь заговорить, но Лаймонд опередил его:
— То, что ты незаконнорожденный, не оправдывает тебя. Посмотри на Баярда. Кто был твой отец? Предыдущий лорд д'Обиньи? Старый Роберт?
Лучник замер, полуоткрыв рот. Его сходство с д'Обиньи не было разительным, но достаточным, чтобы объяснить происходящее. Двоюродный дед лорда славился своими похождениями. Стюарт сглотнул. Затем сказал нерешительно:
— Я не могу доказать этого. Во всяком случае, мать моя работала у него в пекарне. Они не поженились, но если бы обвенчались…
— Ты стал бы лордом д'Обиньи. Ты далеко не один такой на свете, и в переживаниях твоих нет ничего исключительного. Думаешь, из тебя получился бы хороший сеньор?
Стюарт на четвереньках подполз к бревну и сел.
— Ну уж не хуже его, — огрызнулся он.
— Ты так думаешь? — лениво осведомился Лаймонд. — Ты тоже гнал бы протестантов, это так, но лелеял бы ты прекрасные здания, украшал бы их произведениями искусства? Стал бы тратить деньги на драгоценности и нарядные одежды, на музыку и гобелены? Ни один из вас не способен вести за собой. Ни один из вас не добился заметных успехов на военном поприще. А если ты не можешь делать дело, то должен совершенствовать соблазнительное искусство досуга.
— А жить на что? — В ушах у лучника зазвенело; гнев, предубеждение вернулись, и он вновь ожесточился. — Джон Стюарт из Обиньи ест белый хлеб и пьет мускатель всю свою жизнь лишь потому, что родители его сочетались законным браком. И ты такой же. Вы воспринимаете жизнь как бесконечный турнир. «Соблазнительное искусство досуга!» Когда ты рожден для пустого котла и лохмотьев, когда всякий кусок, всякая тряпка, прикрывающая спину, всякая крыша над головой достается тебе собственным потом, соблазнит тебя досуг, как же!
— Иными словами, — донесся из тьмы равнодушный голос, — ты вынужден был заняться делом. Очень хорошо. Когда ты бежал со мною по крышам, у тебя с самого начала на чулке была спущена петля, воротник рубашки порван, а волосы не подстрижены. Манеры твои и на службе, и дома отдают пекарней; твои комнаты всякий раз, когда я бывал там, выглядели грязными и неопрятными. Когда мы с тобой только что дрались на шпагах, ты постоянно рубил слева, это бросается в глаза, и тебе давно должны были сделать замечание. Ты не можешь парировать удар де Жарнака. Я испытал тебя одним и тем же ложным выпадом три раза за сегодняшний бой… Это все профессионализм, Робин. Чтобы добиться успеха, как ты того желаешь, ты должен быть точным, ты должен быть блестящим и привносить точность и блеск во все, что ты делаешь. У тебя нет времени вздыхать о поместьях и завидовать чужим дарованиям. То, что ты не гений, не могло тебе помешать, — заключил Лаймонд. — Помешать может только время, потраченное впустую на обиды и праздные мечты. В бытность лучником ты никогда не трудился в полную силу, не отдавал службе весь свой мозг и все тело и кончил тем, что не стал ни солдатом, ни сеньором, а высох от зависти, как куча хвороста, перевязанная ивовым прутом.
