— Позвольте, Кэтрин, — сказал Ричард. — Я восхищаюсь вашим мужеством и вашим добрым отношением ко мне. Но причины доброжелательства Генриха VII мне не понятны. Извольте сначала мне все объяснить.
— Скажу в двух словах: я была пленницей, как и вы, меня собирались отправить во Фландрию к герцогине. Но я отказалась уезжать до тех пор, пока не удостоверюсь в вашей безопасности. Я объявила об этом решении королю и добилась от него разрешения посетить вас.
— На каких условиях, Кэтрин?
— При условии, что вы смиритесь перед лицом правды, но в первую очередь — перед лицом необходимости.
— Значит ли это, что я должен просить о помиловании?
— Нет.
— Но есть еще какое-то условие, и весьма жесткое. Я это вижу, как и вижу то, что вы не решаетесь мне его объявить.
Кэтрин огляделась вокруг, заметила дубовую скамеечку и поставила ее рядом с креслом, которое также служило Ричарду кроватью. Она присела, усадила в кресло его и, протянув к нему руки и заглянув в глаза, сказала:
— Я поклялась вам у алтаря в любви и верности. Вы мой супруг, я люблю вас. Ничто не способно охладить мои нежные чувства и ослабить доверие к вам. Если когда-то в приступе позорной заносчивости, за которую я себя ненавижу, я оскорбила вас, то простите меня. Это была ошибка незрелого духа, отягощенного мирскими предрассудками. С тех пор я многое передумала и теперь понимаю, что мои сомнения в чем-то были преступными. Я не вправе сомневаться в вас. Ведь я сразу вас полюбила, как только увидела в первый раз, и ваш образ навсегда впечатался в мое сердце. Это не была любовь к принцу, к какому-то титулу или имени. Если бы вас звали Ланкастер, я бы любила Ланкастера. Если бы вы были ремесленником, крепостным, не знаю, какой еще вульгарный пример привести, и тогда моя любовь искала бы вас в толпе. Теперь я ваша жена, и меня сближает с вами не только слепая любовь, но и долг, и долг этот самый сладостный и священный. Поэтому, что бы с нами ни случилось, что бы о нас ни говорили, как бы ни упрекали каждого из нас, мы все равно будем вместе, и ничто нас не разлучит. Вы понимаете меня, супруг мой, мое сокровище?
— Да, я вас понимаю, — ответил бледный и трепещущий Ричард. — Вы хотите сказать, что вы так великодушны и добры, что готовы любить такое ничтожество, как я, такого лжеца, каким я являюсь. Одним словом, вы хотите сказать следующее: "Ты не Ричард, герцог Йоркский, тебя зовут Перкин Уорбек, но из этого не следует, что я покину плоть от плоти моей, и я спасу Уорбека, даже если он будет противиться этому".
Кэтрин поднялась и взглянула отважно и страстно.
— А когда я скажу это, — воскликнула она, — то, кому из нас Бог, который слышит нас обоих, улыбнется с небес: той, у кого преданное сердце, или тому, кто упорствует в гордыне? Той, кто несмотря ни на что подтверждает свою клятву в любви и преданности, или тому, кто, невзирая на неопровержимые свидетельства, упрямо отталкивает протянутую руку и попирает лежащую у его ног жену?
— Каковы же эти неопровержимые свидетельства о том, кто я есть? — спросил Ричард.
— Только что, будучи у короля, я держала в руках письмо, в котором герцогиня Бургундская признается, что она стала жертвой ошибки, что вы не Ричард Йоркский, и она разрешает Генриху VII объявить об этом во всеуслышание по всей Европе.
— О! — только и смог прошептать несчастный принц, у которого после такого смертельного удара заледеневшая кровь прихлынула к сердцу.
Но в это мгновение Кэтрин прижала его к себе, согрела ласками и поцелуями и воскликнула:
— Какое это имеет значение! Я люблю этого мужчину, будь он Йорк или кто угодно! Вот, кого я люблю, вот эту дорогую мне голову моего супруга, моего вла-стелина. Ты вновь хочешь сражаться, но ведь это все от благородства, это все из-за твоей любви. Ты так меня любишь, что хочешь увенчать меня короной. О, сколько в тебе достоинства, мой возлюбленный, мой герой! Но ты уже сделал достаточно. Судьба оказалась против тебя, против нас. Теперь необходимо спасать твою жизнь, от которой зависит и моя жизнь. Вот, что я хочу от тебя, и вот, что я тебе предлагаю. Но я не прошу, я приказываю тебе согласиться, если у тебя осталось хоть сколько-то уважения и любви ко мне.
Ричард, неподвижный и бесчувственный, пытался собрать остатки сил. Кэтрин воспрянула, приняв его молчание за неуверенность.
— Решайся, — сказала она. — Все уже готово и обговорено. Против этого письма герцогини нам нечего возразить, дальнейшая борьба бессмысленна и смешна. Король ждет лишь одного: что ты признаешь все, что сказано в письме, и после этого ты свободен, невредим, а мне нужно только одно — чтобы мой супруг, столько сделавший для меня, сохранил свою бесценную жизнь.
Ричард с видимым усилием прикоснулся к руке Кэтрин, с нежностью сжал ее и сказал:
— Все это хорошо, с вашей стороны — это истинное возвышенное благородство. Вы выполнили свой долг верной и преданной жены. Я благословляю вас, и Бог наградит вас за это.
— Ты согласен? — с упоением воскликнула она.
— Согласен с чем? С тем, чтобы объявить себя Перкином Уорбеком, евреем? Но я не являюсь им, любимая моя.
Она отпрянула от него.
— Объявить о том, что я не Ричард, сын Эдуарда? Но это невозможно, потому что я и есть Ричард.
— О!.. О!.. — нетерпеливо бормотала Кэтрин, тряся головой и притоптывая ногой по каменному полу кельи.
— У госпожи герцогини, — продолжал говорить Ричард, — свои резоны, чтобы сегодня отрицать то, что она утверждала и защищала вчера. В глазах всей Европы, то есть тех, кто близок вам, это может быть воспринято, как вы выражаетесь, как бесспорные доказательства. А ведь ей не верили, когда она утверждала правду, но поверили, когда стала все отрицать. Ну да Бог с ней. Но внутри себя, внутри моей совести, в глубине моего мозга, куда я заглядываю и тоже получаю доказательства, везде я нахожу подтверждения того, что зовут меня Ричард, что трон Англии принадлежит мне, и вы не осмелитесь требовать, чтобы я отрицал самого себя. Нет, если бы вы твердо верили, что я герцог Йоркский, у вас не хватило бы духу заставлять меня признать, что я Перкин Уорбек и объявить себя евреем. Отвечайте, хватило бы у вас духу?
Кэтрин чувствовала себя раздавленной и молчала. Казалось, что она даже не поняла того, что он ей сказал.
— Жизнь не стоит чести, — закончил Ричард. — Вы согласны со мной, дорогая Кэтрин?
— О, — прошептала она, — я-то думала, что жизнь, прожитая рядом со мной, жизнь счастливая и благословенная, для вас так же ценна, как и для меня. Мне показалось, что величие, корона, высокое положение отвернулись от нас, что перед нами открываются новые горизонты, что Бог уже давно отметил нас, но предназначил Он нам не трон, а уединенную незаметную жизнь. Разве не об этом свидетельствуют ваши несчастья? Милостивый Бог дает вам возможность начать новую жизнь, полную мира, любви и благоденствия. Я все обдумала. Мы вместе покинем Европу и перенесемся далеко отсюда в уединенное место, куда никогда не долетит эхо нашей бурной прошлой жизни. Там мы все забудем и даже забудем самих себя. У нас не будет имен, даже друг друга мы не будем называть по именам. Я буду обращаться к вам на "ты". И там, душа моя, мое единственное богатство, в тишине и смирении мы укротим демонов, которые едва не навлекли на нас гибель. Разве эта мечта не прекрасна? Разве она не реальна? Разве обязательно носить имя Йорка или Хантли, чтобы идти таким путем? Мы станем Йорком и Хантли много позже, когда закончим земную жизнь и достигнем вечного блаженства.
Эта перспектива, страстно и убедительно нарисованная Кэтрин, была так красочна, так наполнена надеждой и любовью, что Ричард заколебался. Сердце его дрогнуло, глаза потемнели. А она почувствовала прилив отваги и нежно прижала его к себе.
— Видит Бог, — сказал он, — что ради жизни с тобой я готов отказаться от всех тронов на земле. Генрих VII хочет, чтобы я подписал отречение? Ради тебя я принесу эту жертву, любимая Кэтрин. Пусть в его руках остается скипетр моего отца. Он теперь его и на этом все кончено.
