— Он уже проиграл, — сказал я.
— Проиграл, — согласился Стеапа.
— Проиграл? — спросил отец Коэнвульф.
— Это его крепость, — сказал я, и никто не хочет оказать нам сопротивление.
Как минимум один человек захотел оказать нам сопротивление, когда мы достигли входа в дом Этельволда. Ворота были украшены его флагом, охранялись семью копьеносцами и были заблокированы жалкой баррикадой из бочек, на которые была положена пара бревен. Один из копьеносцев выступил в нашу сторону и поднял оружие.
— Ни шагу дальше, — объявил он.
— Просто убери бочки, — сказал я, — и открой ворота.
— Объявите ваши имена, — сказал он. Это был мужчина средних лет, крепко сложенный, седобородый и исполненный чувства долга.
— Это Мэтью, — ответил я, указывая на отца Коэнвульфа, — я Майк, он — Люк, а остальные напились и отстали. Ты прекрасно знаешь, кто мы, так что открывай ворота.
— Впусти нас, — твердо заявил отец Коэнвульф, бросив на меня глупый взгляд.
— Никакого оружия, — сказал стражник.
Я поглядел на Стеапу. На его левом богу висел длинный меч, короткий клинок — на правом, а боевой топор — за спиной.
— Стеапа, — обратился я к нему, — сколько человек ты убил в битвах?
Он был озадачен вопросом, но задумался над ответом. В конце концов он покачал головой.
— Я потерял счет.
— Я тоже, — заметил я и снова посмотрел на стоящего перед нами стражника. — Ты можешь забрать у нас оружие, — сказал я ему, — или останешься в живых и впустишь нас в ворота.
Он решил, что хочет остаться в живых и приказал свои людям убрать бочки и бревна, а потом открыл ворота настежь, и мы проскакали через двор, где только что зажгли факелы, их пламя отбрасывало дрожащие тени от оседланных лошадей, ожидающих своих седоков.
Я насчитал около тридцати человек, некоторые были в кольчугах и вооружены, ожидая вместе с лошадьми, но ни один не попытался бросить нам вызов. Они выглядели обеспокоенными.
— Он готовится сбежать, — сказал я.
— Ты не должен здесь говорить, — заметил отец Коэнвульф раздраженно.
— Умолкни, тупой священник, — сказал я ему.
Подошли слуги, чтобы забрать наших лошадей, и, как я и ожидал, управляющий потребовал, чтобы мы со Стеапой сдали свои мечи, прежде чем войдем в большой дом.
— Нет, — сказал я.
— Мой меч останется при мне, — угрожающе произнес Стеапа.
Управляющий выглядел растерянным, но отец Коэнвульф просто быстро прошел мимо него, а мы последовали за ним в большой дом, который был освещен ярко горящим очагом и свечами, расставленными на двух столах, между которыми находился трон.
Это огромное кресло, возвышавшееся над многочисленными свечами, нельзя было назвать по-другому, и на нем сидел Этельволд, хотя в тот момент, когда появились мы, он вскочил на ноги и шагнул к краю помоста, на котором гордо высился трон.
На помосте было и второе кресло, гораздо меньше и сдвинутое к краю, и на нем сидела Этельфлед с двумя копьеносцами по бокам.
Она увидела меня, криво улыбнулась и подняла руку, чтобы показать, что ей не причинили зла. В зале было около пятидесяти человек. Большинство из них — вооруженные, вопреки усилиям управляющего, но снова никто не стал нам угрожать.
При нашем появлении моментально стало тихо. Эти люди, как и те, что во дворе, нервничали. Я знал нескольких из них и почувствовал, что мнения в зале разделились.
Самые юные воины, находящиеся ближе всего к помосту, были сторонниками Этельволда, а более зрелые — членами его клана, и они были очевидно недовольны тем, что происходит.
Даже собаки, находящиеся в зале, выглядели так, как будто их высекли. Одна завыла при нашем появлении, а затем отошла в дальний угол и легла там, дрожа.
Этельволд стоял на краю помоста, сложив руки и пытаясь выглядеть по-королевски, но мне он показался столь же нервным, как и собаки, хотя светловолосый юноша рядом с ним был полон энергии.
— Возьми их в плен, господин, — потребовал он у Этельволда.
Нет такого безнадежного дела, такой безумной религии, такой смехотворной идеи, которые не привлекли бы некоторое количество приверженцев, и светловолосый юноша просто принял дело Этельволда как свое.
Он был привлекателен, как животное, с яркими глазами, сильной челюстью и крепко сложен. Его длинные волосы были связаны сзади у шеи кожаной лентой.
Вторая лента обвивала его шею как тонкий шарф, что выглядело странно по-женски, потому что она была розового цвета и сделана из тонкого и дорогого шелка, что привозили в Британию торговцы из далеких земель.
Концы шелковой ленты свисали над кольчугой тонкой работы, возможно, от дорогих мастеров из Франкии. Его пояс украшали золотые вставки в виде квадратов, а рукоять меча была декорирована хрусталем.
Он был богат, уверен в себе и смотрел на нас воинственно.
— Ты кто? — обратился отец Коэнвульф к юнцу.
— Меня зовут Сигебрит, — сказал тот гордо, — для тебя, священник — лорд Сигебрит. — Значит, это был тот молодой человек, который передавал сообщения между Этельводом и датчанами, Сигебрит Кентский, влюбленный в леди Эгвинн и потерявший ее из-за Эдварда. — Не позволяй им говорить, — потребовал Сигебрит у своего покровителя, — убей их!
Этельволд не знал, что делать.
— Лорд Утред, — поприветствовал он меня, чтобы сказать хоть что-нибудь. Ему следовало бы приказать своим людям изрубить нас на куски, а затем повести своих воинов в атаку на Эдварда, но для этого ему не хватало мужества, и, возможно, он знал, что не многие присутствующие в зале последуют за ним.
— Лорд Этельволд, — сурово произнес отец Коэнвульф, — мы здесь, чтобы призвать тебя ко двору короля Эдварда.
— Нет такого короля, — рявкнул Сигебрит.
— Тебя примут в соответствии с твоим высоким положением, — отец Коэнвульф проигнорировал Сигебирта и обращался напрямую к Этельволду, — но ты потревожил покой короля и за это должен ответить перед королем и витаном.
— Здесь я король, — сказал Этельволд. Он выпрямился в попытке выглядеть по-королевски. — Я король, и я буду жить либо умру здесь, в моем королевстве!
На мгновение я почти почувствовал к нему жалость. Его и правда обманом лишили трона Уэссекса, его дядя Альфред отпихнул его в сторону, и Этельволд был вынужден наблюдать, как Альфред превращает Уэссекс в самое могущественное королевство Британии.
Этельволд нашел поддержку в эле, медовухе и вине, он мог составить хорошую компанию за выпивкой, но у него всегда оставались амбиции вернуть те права, которые, как он понимал, были отняты у него в детстве.
