В полночь в лихорадочном нетерпении я ждал у дверей «Парагона».
― Я живу в хижине, ― сказала Берна, вышедшая наконец ко мне. ― Вы можете проводить меня домой. Конечно, если вам хочется, ― прибавила она кокетливо.
Она прижалась ко мне. Она, казалось, в значительной степени утратила свою прежнюю робость. Не знаю почему, но я предпочитал свою застенчивую скромную Берну.
― Знаете, эти грубые золотоискатели очень добры ко мне. Я королева для них, потому что они знают, что я ― порядочная. Мне было сделано несколько предложений выйти замуж, настоящих, хороших предложений от богатых владельцев приисков.
Да, молодой человек! Итак, вы намерены разбогатеть и увезти меня в Италию? О, какие я строю планы для нас обоих! Но мне безразлично, дорогой; если у вас не будет ни одного гроша, все равно я ваша, навсегда ваша.
― Прекрасно, Берна, но я намерен составить себе состояние. Я как раз потерял участок в пятьдесят тысяч долларов, но теперь у меня наклевывается больше. Первого числа будущего июня я приду к вам с шестизначным банковским счетом. Вы увидите, моя маленькая девочка. Я твердо намерен добиться этого.
― Ах, вы глупый мальчик, ― сказана она. ― Приходите хоть нищим в лохмотьях. Приходите только во что бы то ни стало.
― Как насчет Локасто? ― спросил я.
― Я почти не видела его. Он оставляет меня в покое. Я думаю, что он заинтересован в другом месте.
Она была чрезвычайно нежна, полна чарующих неожиданностей и при прощании заставила меня обещать, что я вернусь очень скоро. Да, это была моя девочка. Каждый взгляд ее, каждое слово, каждое движение выражали прекрасную, нежную, лучезарную любовь. Я был счастлив и в то же время встревожен. Я спросил ее:
― Берна, вы уверены, что вы в безопасности в этом месте, среди всего этого разгула, пьянства и порока? Дайте мне увезти вас, дорогая.
― О, нет, ― ответила она нежно. ― Мне хорошо. Я сказала бы вам сразу, мой мальчик, если бы у меня были какие-нибудь опасения. Это только то, что обычно приходится делать бедной девушке. Это то, что мне предстояло делать всю жизнь. Верьте мне, милый, я бываю удивительно глуха и слепа по временам. Не думаю, чтобы я была очень скверной, не правда ли?
― Вы чисты как золото.
― Ради вас я всегда стараюсь быть такой, ― ответила она.
Когда мы целовались на прощанье, она спросила робко:
― Как насчет румян, дорогой? Я должна перестать употреблять их?
― Бедная детка! О, нет, не думаю, чтобы это было важно. У меня очень отсталые понятия.
Я ушел, унося с собой солнечный свет, трепеща от радости, проникнутый любовью к ней, благословляя ее снова.
Но все же румяна врезывались в мои впечатления, как символ какого-то предательского падения.
Это было приблизительно через два месяца, по возвращении из краткой поездки в Даусон.
― Масса почты для вас обоих, ― восторженно воскликнул я, врываясь в хижину.
― Почта? Ура!
Джим и Блудный Сын, лежавшие на своих нарах, стремительно вскочили. Никто так не тоскует по письмам, как северные отшельники, а мы уже в течение двух месяцев не получали вестей «с той стороны».
― Да, я получил около пятидесяти писем на нас троих. Оказалось около дюжины для меня, полдюжины Для вас, Джим, и остальные для вас, старый шут.
Я протянул Блудному Сыну около двух дюжин писем.
Я со сладострастием растянулся на своих нарах и начал перечитывать письма. Некоторые были от мамы, некоторые от Гарри. Они были глубоко заинтересованы моими восторженными рассказами о стране, хотя все еще не могли примириться с жизнью, которую я вел. Однако теперь они были настроены менее строго. Я чувствовал себя подкрепленным, возбужденным, радостным, и, лежа на своих нарах, прислушиваясь к веселому потрескиванию огня, плавал в мурлыкающей дремоте полного довольства. Вдруг я вспомнил что-то.
― Послушайте, ребята, я забыл рассказать вам. Я встретил Мак Криммона у ручья. Вы помните его ― Полукровка. Он справлялся о вас обоих и сказал, что хочет повидать вас по выгодному для нас делу. Он придет сегодня вечером… Что случилось, Джим?
Джим был бледен и с ужасом смотрел на одно из полученных писем. Его лицо изображало муку. Не отвечая, он встал и опустился на колени около своей постели. Он глубоко вздыхал. Однако постепенно лицо его снова приняло спокойное выражение, и я заметил, что он молится. Когда он поднялся и вышел, я последовал за ним.
― Скорбные вещи, старина?
― Я получил письмо, которое перевернуло меня. Я в ужасном положении. Если когда-либо мне нужна была поддержка и указание, то это именно теперь.
― Вы узнали что-нибудь о том человеке?
― Да, это он, точно. Это Мошер. Я все время подозревал это. Вот письмо от моего брата. Он пишет, что Мошер без сомнения и есть Мозли.
Его глаза были грозны, лицо трагично в своей скорби.
― О, вы не знаете, как я боготворил эту женщину, верил ей, готов был прозакладывать свою жизнь за нее, а она, пока я добывал для нее деньги, порвала все и ушла с этим ползучим гадом. В прежние дни я разорвал бы его на куски, но теперь… ― Он застонал, как безумный.
― Что мне делать, что мне делать? Добрая Книга велит прощать врагам, но как я могу простить такое зло. А моя бедная девочка! Он бросил ее, толкнул на улицу. Уф я был бы способен убить его медленной пыткой и пожирать глазами его муки, но я не могу, неправда ли?
― Нет, Джим, вы ничего не должны делать. Отмщение принадлежит Господу.
― Да, я знаю, я знаю. Но это тяжело, о, как тяжело! О моя девочка, моя девочка!
Слезы оросили его щеки. Он опустился на бревно и зарыл лицо руками.
― О, боже, поддержи меня в этот час испытания!
Я не знал, как подбодрить его. В это время мы увидели Полукровку, поднимавшегося по тропинке.
― Войдите лучше, Джим, ― сказал я, ― и послушайте, что он скажет.
Мы удобно усадили Мак Криммона. У нас не было виски, но мы угостили его горячем кофе, который он выпил с большим удовольствием, затем скрутил папиросу, зажег ее и значительно посмотрел на нас. На его смуглом лице отражались бесстрастие индейца и хитрость шотландца. Джим успокоился и спокойно наблюдал. Блудный Сын навострил уши, приготовившись слушать, и у всех нас было такое чувство, будто мы достигли поворотного пункта в нашей судьбе. Полукровка, не теряя времени, приступил к делу.
― Вы мне нравитесь, ребята. Вы честны и ничего не боитесь. Вы хорошие работники и притом не пьяницы. Это главное. Теперь перейдем прямо к делу. Я старательствовал, работал в Каесьяре и Карибу и смыслю кое-что в этом ремесле. Теперь я пронюхал славное дело. Не знаю, насколько именно оно выгодно, но готов поклясться, что это лакомый кусочек. Быть может в нем десять тысяч, а может быть, и сто десять. Это будет игра. И мне нужны партнеры, партнеры, которые работали бы, как молния, и держали языки за зубами. Подходит ли это вам?
