— Я слишком долго мирилась с притязаниями этой дамы, но больше мириться не намерена. Я не потерплю соперницу в своей свите.
Этельред обдумал ее слова. Неужели Эмма, никогда не добивавшаяся его внимания как супруга, ревновала его к Эльгиве? Он решил, что дело, видимо, в этом. Бывает так, что, хотя и не сильно дорожишь чем-либо, тем не менее не можешь допустить, чтобы кто-то другой предъявил на это свои права. Женщины — существа слабые, полагал он, и посему болезненно переживают этот тяжкий грех.
— Я не считаю Эльгиву вашей соперницей, — сказал он, надеясь ее смягчить.
— Меня волнует то, кем ее считают остальные, — ответила она. — Ваше внимание к ней во время пребывания в Бате не осталось незамеченным, уверяю вас. Будучи вашей королевой и, Бог даст, матерью вашего сына, я должна находиться рядом с вами. Я, а не Эльгива.
Этельред в раздражении крепче сжал яблоко и нож, осторожно отрезая новый ломтик. Если бы он так же надежно мог держать в руках и свою своенравную королеву! Соглашаясь жениться на сестре Ричарда, он надеялся получить покорную супругу, согласную на то, чтобы ею руководили во всех вопросах. Он надеялся получить молодую жену, которая будет с благодарностью принимать его благосклонность и кротко соглашаться исполнять любые его желания.
Эмма совсем не была такой. Но тем не менее он был не в состоянии избавиться от этой королевы, и в его свите нашлось бы немало таких, кто охотно согласился бы со всем, что она сейчас ему сказала, если бы он дал им такую возможность. Церковники обожали ее, что его чрезвычайно раздражало, и чем выше она поднималась в их глазах, тем ниже падал он. Если что-нибудь случится с ребенком Эммы, или нападут датчане, или случится неурожай, или разразится мор, вину за это возложат на него. Они объявят это Божьей карой за его распутство.
Таким образом, если он желал, чтобы действия Эльгивы и ее родни находились под его надзором, ему придется смягчить свою королеву, предложив ей компромисс. Ему это было не очень по душе, но иного выхода он не видел.
Он положил на стол левую руку ладонью вверх и выразительно взглянул на Эмму. Она вопросительно подняла бровь, но свою ладонь в его вложила.
— Я обещаю вам, миледи, — сказал он, сжимая пальцы, — при каждом появлении на людях, будь то в церкви или во дворце, вы будете рядом со мной. Со своей стороны вы должны будете сделать так, чтобы Эльгива находилась рядом с вами.
Эмма подумала над словами короля, взвешивая все за и против. Даже если она согласится на его предложение, у нее не будет уверенности в том, что он выполнит свое обещание. И потом, дело ведь в Эльгиве. У нее нет желания оставлять эту даму в своей свите, но если она откажет королю, это повлечет за собой определенные последствия. Теперь уже она знала его достаточно хорошо, чтобы это понимать, и ей не хотелось думать о том, какие формы могут принять его ответные репрессии.
Итак, понимая, что она, возможно, заключает сделку с дьяволом, Эмма кивнула, соглашаясь. Иного выбора она все равно не видела. Король поднял ее ладонь, чтобы запечатлеть поцелуй на ее перстне, а она перевела взгляд на толпу внизу помоста. Эльгива тоже была там, и от ее холодной улыбки у Эммы зашевелился тонкий пушок на тыльной стороне шеи.
— Давайте выпьем за наше соглашение, — услышала она слова короля.
Он распорядился, чтобы их кубки наполнили, но после того, как они выпили, Эмма поставила кубок на стол и отодвинула подальше от себя.
— Я вижу, что ваш ребенок не очень склонен к вину, милорд, — сказала она.
— В таком случае, сударыня, — ответил он, — вы должны дать ему доброй английской медовухи.
Через несколько часов Эмма лежала в темной спальне, окутанная тесной пеленой сновидений. Она скакала без седла на Энжи вдоль побережья близ Фекана в самый разгар лета. В лицо ей дул горячий ветер, а сверху припекало солнце, его жар поднимался видимыми волнами от белого песка. Все ее тело под одеждой было мокрым от пота, мокрые скользкие бедра липли к лошадиной шкуре. Ее ноги болели от попыток совладать с мчащимся рваным галопом животным, и вдруг песок под ногами лошади обратился в камень. Каждый удар копытом отдавался болью, которая, передаваясь через ее напряженные ноги, доходила до самого сердца. Мучительная агония нарастала, пока Эмма не почувствовала, что умирает. Она хотела закричать, позвать на помощь, но она не могла выдавить из себя ни звука из страха, который подобно удавке стягивал ее горло.
Краем сознания она понимала, что все это лишь ночной кошмар, и усилием воли ей удалось открыть глаза. Ослепительно-яркое сновидение сменилось тьмой, сгустившейся под пологом кровати, но жгучие волны боли продолжали пронзать ее тело, и мучительный вопль, теснившийся у нее в горле, наконец прорвался наружу.
Непроизвольно она сжалась в комок, обхватив руками живот. Ребенок появлялся на свет слишком рано. Она позвала Маргот и затем ощутила, что с нее сорвали одеяла. Сильные руки схватили ее за плечи — Маргот была здесь, она повелительным тоном произносила ее имя.
— Тужьтесь, Эмма! Вы не можете спасти ребенка, вы меня слышите? Вы ничего не можете сделать, чтобы сохранить ребенка. Теперь он принадлежит Создателю. Вы должны спасти себя. Если хотите жить, тужьтесь!
Впоследствии ей это все вспоминалось как продолжение того кошмара — острый запах крови и приступы боли, которые нарастали, стихали, опять нарастали внутри ее чрева, и так снова и снова. С помощью Уаймарк, поддерживавшей ее сзади, и Маргот, орудовавшей между ее голых окровавленных бедер, Эмма, напрягая все свои силы, наконец освободилась от крошечного бремени, которое носила в себе так недолго.
Избавленная от острой боли, но опустошенная и страдающая, Эмма отрешенно лежала, пока ее дамы за ней ухаживали. Только увидев, как Уаймарк понесла маленький сверток к двери, она очнулась.
— Подождите, — окликнула она.
Она не могла избавиться от своего младенца, словно это был какой-то мусор.
— Пошлите за отцом Мартином. Я хочу, чтобы он благословил дитя.
Его нельзя было крестить, но она могла отпустить его к Создателю, благословив.
— Утром мы похороним его во дворе собора.
Этот ребенок — он такой крохотный, и его некому было защитить, кроме нее. И она не справилась с этой задачей.
Эмма обернулась к Маргот, чье лицо видела сквозь дрожащую пелену слез, которые вытирала тыльной стороной ладоней.
— Что я делала не так? — спросила она. — Чем я навредила ребенку?
Маргот села на край кровати и взяла Эмму за руку.
— Вы ничего не сделали, — сказала она мягко. — Не вините себя.
— Но я виню! Я сказала королю, что буду ненавидеть этого ребенка, потому что он от него. — Вспомнив это, она закрыла глаза. — Это не так. Вы были правы. Я бы любила этого ребенка, но Бог наказал меня за мои злые слова.
