В числе этих пяти человек находился Жан-Поль, отец Анжелы, и его неразлучный спутник Змея. Рядом с ними сидели наши старые знакомые Золотая Ветвь и Смельчак, а пятый был не кто иной, как сам сеньор дон Паламэд де Бивар и Карпио, бывший флибустьер, которого графиня де Малеваль приняла к себе на службу за несколько дней до отъезда из своего загородного дома.
Все пятеро собеседников были, по-видимому, в прекрасном расположении духа и с самым трогательным радушием относились один к другому. Они, как мы уже говорили, с аппетитом голодных волков уничтожали жареную заднюю ногу косули, которую запивали французской водкой из большой кожаной бутылки с широким горлышком, то и дело переходившей от одного к другому.
— Итак, — сказал Золотая Ветвь с набитым ртом, — значит, сегодня ночью.
— Да, сегодня ночью, — отвечал Жан-Поль, — потому что казнь назначена завтра рано утром.
— Бедный мой капитан! Неужели вы думаете, что у них достанет смелости мучить его точно так же, как это они проделывают со всеми своими пленниками?
— А что же, станут они церемониться, что ли? — возразил Смельчак, пожимая плечами. — Нечего сказать, нежные ребята! Напротив, они еще будут радоваться, что им представляется случай изрезать на куски французского офицера.
— Я думал, что они довольствуются тем, что убивают миссионеров.
— Ба! Им эти несчастные уже приелись; они столько уже их пережарили, что теперь это не доставляет им больше уже никакого удовольствия.
— О! — заметил Змея, — за эти несколько лет в их руках побывало немало и офицеров и солдат.
— И солдат тоже! — вскричал Золотая Ветвь, — черт возьми! Это уже совсем не смешно! Эти бездельники ничего не уважают!
— Ты боишься, как бы они тебя не съели? — спросил, улыбаясь, Смельчак. — Успокойся, старина; ты на мясо никак не годишься, они обломали бы себе зубы об тебя.
Эта острота вызывала шумные одобрения со стороны слушателей — в пустыне люди невзыскательны.
— Ладно! Хорошо тебе говорить так! — возразил Золотая Ветвь. — Быть убитым
— это ровно ничего не значит; солдат на то и создан, это его участь, он должен всегда иметь в виду, что так непременно случится рано или поздно… Но быть убитым во время стычки или замученным — это большая разница!
— Ты прав, старина, там умираешь, так сказать, со славой, а здесь… брр!.. А здесь тебя изжарят, точно поросенка. Что касается меня, то я выбрал бы, вместо этого, что-нибудь другое, будь это даже какие-нибудь пустяки вроде прибавки к жалованью по десяти су в день.
— Спасибо, у тебя губа не дура!
— Значит, я могу рассчитывать на вашу помощь, дон Паламэд? — спросил в эту минуту Изгнанник.
Флибустьер до сих пор не принимал никакого участия в разговоре: он довольствовался тем, что ел, как людоед, и пил, как губка. Услышав вопрос Изгнанника, он поднял голову, сделал гримасу, имевшую претензию походить на улыбку, и отвечал таким тоном, который ясно доказывал, что достойный идальго находился в очень дурном расположении духа, несмотря на все его желание скрыть это.
— Разве я не дал вам слова?
— Это правда; но вам, по-видимому, далеко не нравится предложенный мною проект. Мне, признаюсь вам, очень хотелось бы узнать, почему он вам не нравится?
— Я этого не говорил; напротив, я считаю, что все дело прекрасно задумано, легко выполнимо и, несомненно, должно будет удастся.
— Так в чем же дело и что именно вас так огорчает и делает таким угрюмым?
Идальго приосанился и вообще, видимо, желал напустить на себя важность.
— Я дворянин, — отвечал он серьезным тоном, — и что бы вы ни говорили, но честь моя возмущается при мысли, что я должен буду обмануть доверие лиц, относившихся ко мне всегда и во всех случаях превосходно…
— Та, та, та, — перебил его Изгнанник, смеясь, — вот каким языком заговорили вы с нами, приятель! Вы, должно быть, считаете нас за круглых дураков?
— Сохрани меня Бог! Я слишком хорошо знаю и помню, чем я вам обязан, Жан-Поль; вы оказали мне слишком много услуг, чтобы я осмелился когда-нибудь отказаться исполнить то, что вы от меня требуете.
— Да, мы давно уже знакомы друг с другом; вот поэтому я и хотел бы раз и навсегда узнать поглубже ваши мысли.
— Для вас это будет нетрудно, Жан-Поль, — у меня что на уме, то и на языке. Вы можете говорить мне все, что пожелаете, но я тем не менее в настоящую минуту считаю себя изменником.
— Нет еще, — смеясь, сказал Змея, — но скоро им будете!
— Одно уже мое присутствие здесь дает мне право сказать это. А! Совесть моя не дает мне покоя, — проговорил он со вздохом, похожим на рыкание.
— Бедный непорочный агнец, — прошептал Золотая Ветвь.
— Забудьте про вашу совесть, и она, со своей стороны, поверьте мне, не станет мешать вам, старый приятель, — сказал Жан-Поль, иронично улыбаясь.
— Вот именно, — перебил Смельчак, — не надо говорить об отсутствующих, это приносит несчастье!
Дон Паламэд де Бивар и Карпио бросил гневный взор на шутника и снова принялся за еду.
— Вы знаете, в каком месте вам причиняет боль ваше седло, товарищ? Я вам сейчас скажу, — проговорил Змея. — Вам тяжело не то, что вы изменяете графине, которая вас мучит.
— А что же тогда? — спросил идальго несколько высокомерным тоном.
— Черт возьми! Да то, что вы изменяете ей, не извлекая при этом никакой пользы для себя!..
— В этом есть известная доля истины, — одобрил Смельчак.
— Ба! — продолжал Изгнанник, — неужели тут и в самом деле все сводится к тому, сколько Серебреников заплатят за это?
— Он предпочел бы золото, — смеясь сказал Золотая Ветвь, — оно не так марко и его легче унести.
— О! О! Отчего же вы не сказали этого сразу? Неужели вы думаете, что я имел намерение заставлять вас работать бесплатно?
— Я этого не говорил, — возразил флибустьер, черты которого разгладились.
— Всякий труд должен быть непременно оплачен. Я предполагал по окончании дела вручить вам тысячу франков как вещественный знак моей благодарности; если вы хотите, я могу отдать их вам хоть сейчас!
— Не думайте, пожалуйста, что я соглашаюсь только из-за денег.
— Еще бы, напротив! Я слишком хорошо знаю ваше бескорыстие и поэтому не могу иметь никаких сомнений на этот счет.
— Вы отдаете мне должную справедливость.
— Вот вам, мой друг, — продолжал Изгнанник, бросая идальго кошелек с деньгами, который флибустьер поймал на лету и тотчас же спрятал в широкий карман своих панталон, — возьмите пока это, а после дела, ну! если я буду вами доволен, я дам вам еще столько же… что же, теперь вы довольны?
— Я положительно в восторге! Ах, Жан-Поль, я не знаю никого, кто мог бы с вами сравниться; вы щедры, как вельможа! Вот теперь большая часть моего беспокойства и исчезла! Да, повторяю вам, вы щедры, как вельможа!
