– Так я все время говорю своим детям. Конечно, это правда, но дочь обвиняет меня в предвзятости.
– Вы что-нибудь знаете о других моих сыновьях, Монтегю и Артуре? – спрашиваю я. – Я сегодня не вижу здесь Артура.
И тут происходит худшее. Он смотрит на меня не с презрением за то, что вырастила предателей, он смотрит не с гневом за то, что я пытаюсь говорить о них с ним. Он смотрит с величайшим сочувствием, как смотрят на женщину, которая потеряла кого-то из близких. Пристальный взгляд его темных глаз говорит мне, что он считает меня матерью, лишившейся сыновей, той, чьи дети уже мертвы.
– Я был очень опечален известием о том, что лорд Монтегю арестован, – тихо произносит он.
– А Артур? Вы не сказали ничего об Артуре.
– Он изгнан от двора.
– Где он?
Он качает головой:
– Я не знаю, куда он направился. Если бы знал, то сказал вам, Ваша Милость.
– Сэр Томас, мой сын Монтегю ни в чем не виновен. Вы можете замолвить за него словечко? Можете сказать кардиналу, что он ничего не сделал?
– Нет, не могу.
– Сэр Томас, королю не следует внушать, что он может делать с законом, что пожелает. Ваш хозяин – великий мыслитель, мудрый человек, он должен знать, что королям следует жить по закону, как и всем их подданным.
Мор кивает, словно согласен со мной.
– Все короли должны жить по закону; но я думаю, этот король начинает понимать свою власть. Он понимает, что может менять законы. Нельзя убедить взрослого мужчину стать послушным, как дитя. Став мужем, может ли он снова сделаться ребенком? Кто прикажет королю, если он перестал быть принцем? Кто осмелится повелевать львом, который понял, что он больше не львенок?
Кардинал сидит по левую руку от короля за обедом, королева с другой стороны. Никто из наблюдающих за увлеченным разговором короля с кардиналом и случайными фразами, обращенными к королеве, не усомнится в том, кто теперь главный советник. Мужчины беседуют, сблизив головы, словно они одни.
Я сижу с дамами королевы. Они болтают, стреляя глазами в сторону друзей короля, голоса их звучат громко и манерно, головы крутятся по сторонам, они все время пытаются поймать взгляд короля, встретиться с ним глазами. Мне хочется схватить какую-нибудь, все равно какую, встряхнуть глупую и сказать: «Это не обычный вечер. Если у вас есть какое-то влияние на короля, вы должны использовать его ради моих мальчиков. Если будете с ним танцевать, скажите, что мальчики ни в чем не виноваты. Если вы такая глупая потаскуха, что будете с ним спать, то шепните ему на ухо в постели, чтобы помиловал моих мальчиков».
Я сжимаю зубы и проглатываю свою тревогу. Смотрю на короля и, когда он поднимает на меня глаза, слегка киваю, как принцесса, и посылаю ему теплую, исполненную уверенности улыбку. Его взгляд безразлично задерживается на мне на мгновение, а потом король отводит глаза.
После ужина нас ждут танцы и пьеса. Кто-то сочинил маску, потом устраивают поэтический турнир, на котором все по очереди сочиняют строки. Изысканное вечернее развлечение, и в другое время я бы сама придумала строку или рифму, чтобы сыграть свою роль при дворе; но сегодня я не могу совладать с мыслями. Я сижу посреди веселья словно немая. Меня оглушает страх. Кажется, проходит вечность, прежде чем королева улыбается королю, поднимается с места, делает перед королем реверанс, целует его на ночь и уходит из комнаты, а за ней следуют ее дамы, пара из которых покидает зал лишь для приличия, чтобы прокрасться потом обратно.
В своих покоях королева отсылает прочь всех, кроме Марии Болейн и Мод Парр, которые снимают с нее головной убор и кольца. Служанка расшнуровывает ее платье, рукава и корсаж, другая помогает ей облачиться в вышитую ночную рубашку; королева накидывает на плечи теплый халат и машет всем, чтобы удалились. Вид у нее усталый, я вспоминаю, что она уже не та девочка, что прибыла в Англию выйти замуж за принца. Ей тридцать пять, и принц, который спас ее от нищеты и бедствий, теперь ожесточился. Она делает мне знак, чтобы я села рядом с ней в кресло у камина. Мы ставим ноги на решетку, как когда-то в Ладлоу, и я жду, чтобы она заговорила.
– Он не стал меня слушать, – медленно произносит она. – Знаете, я его таким прежде не видела.
– Вы знаете, где мой Артур?
– Отослан прочь.
– Не арестован?
– Нет.
Я киваю. Господи, пусть он отправится к себе домой, в Бродхерст, или ко мне, в Бишем.
– А Монтегю?
– Казалось, я снова слышу отца Генриха, – задумчиво отзывается она. – Он будто говорил устами Генриха, словно того не любили, не почитали и не берегли много лет. Думаю, он начал бояться, Маргарет. Он боится точно так же, как всегда боялся его отец.
Я не свожу глаз с красных угольков на решетке. Я жила под властью короля, исполненного страха, и знаю, что страх заразен, как потливая горячка. Испуганный король сперва боится врагов, потом друзей, потом не может отличить их друг от друга, а там уже и все в королевстве начинают бояться, что не могут никому верить. Если Тюдоры возвращаются к страху, то годы счастья для меня и моей семьи окончены.
– Он не может бояться Артура, – без выражения произношу я. – Не может сомневаться в Монтегю.
Катерина качает головой.
– Это все герцог, – говорит она. – Уолси убедил короля, что герцог Бекингем предвидел нашу смерть, конец нашего рода. Духовник герцога нарушил обет молчания и рассказал ужасные вещи, о предсказаниях и рукописях, пророчествах и звездах в небе. Он говорит, что ваш кузен герцог говорил о смерти Тюдоров и о проклятии, наложенном на род.
– Не со мной, – отвечаю я. – Никогда. И не с моими сыновьями.
Она ласково накрывает мою руку своей.
– Герцог говорил с картузианцами из Шина, все знают, как близка к ним ваша семья. Реджинальда они вырастили! А герцог близко с Монтегю, он свекор вашей дочери. Я знаю, что ни вы, ни ваши родные не станете произносить изменнические речи. Я знаю. Я так и сказала Генриху. И я снова с ним поговорю. К нему вернется смелость, я знаю. Он придет в себя. Но кардинал рассказал ему о проклятии на роде Тюдоров, которое говорило, что умрет принц Уэльский, наш Артур, и следующий принц, и род закончится девочкой, девственницей, Тюдоров больше не будет, и в итоге окажется, что все это было зря.
Это похоже на проклятие, которое произнесла когда-то моя кузина, королева Елизавета. Я гадаю, неужели это и правда наказание тем, кто убил наших мальчиков в Тауэре. Тюдоры точно убили моего брата, точно убили претендента, возможно, убили йоркских принцев. Потеряют ли они сыновей и наследников, как потеряли мы?
– Вы знаете об этом проклятии? – спрашивает меня моя подруга королева.
– Нет, – лгу я.
Я посылаю Артуру предупреждение с четырьмя самыми доверенными слугами, в каждый из трех домов, и жене Артура Джейн в Бродхерст. Я пишу ему, где бы он ни был, чтобы ехал в Бишем и ждал там вместе с братом Джеффри. Если он решит, что им хоть что-то угрожает, если в округе появится хоть один солдат Тюдоров, он должен отослать Джеффри к Реджинальду, в Падую, а потом бежать сам. Я пишу, что делаю все, что могу, для Монтегю. И что Урсула в безопасности, со мной в Лондоне.
Я пишу сыну Реджинальду. Сообщаю, что на нашу семью пало подозрение и что жизненно важно, чтобы он всем говорил, что мы никогда не сомневались в праве короля и в том, что у него и королевы будет сын и наследник, который со временем станет принцем Уэльским. Я добавляю, что ему пока нельзя приезжать домой, даже если его пригласит король, пообещав безопасный проезд. Что бы ни случилось, для него безопаснее оставаться в Падуе. Он хотя бы сможет дать убежище моему мальчику Джеффри.
Я возвращаюсь в спальню и молюсь перед маленьким распятием. Пять ран распятого Спасителя ярко горят на бледной краске его кожи. Я пытаюсь думать о его страданиях, но все, о чем я могу думать, – это Монтегю в Тауэре, заключенные вместе с ним муж и свекор Урсулы, мой кузен Джордж Невилл в другой камере, Артур, изгнанный от двора, и мой мальчик Джеффри в Бишеме. Он наверняка напуган, не знает, что ему делать.
