этим утешительным признаком.
Ксендзы читали молитвы, взывающие к Святому Духу, в другом месте пели Veni Creator Spiritus. Во время, когда каждый имел право поднять голос, все испугались его значимости.
Никогда поле не было более тихим, а люди более спокойными.
По окончании молитв долгое время ни одно воеводство начинать даже не хотело.
Оглядывались одно на другое.
Время проходило на таком прослушивании и рассматривании.
Чарнковский, который крутился около маршалка, получил от него информацию, что лучше было не спешить с императором, а оставить его под конец, когда все иные уйдут ни с чем.
Высланные на разведку от шатра к шатру люди, прислушивались напрасно. Везде шептались и потихоньку совещались.
В королевском шатре также только бесконечные речи говорились, выводов которых не в состоянии дождаться, шляхта одходила утомлённой.
– А что? – спросил Талвощ, стоящий с мазурами.
– Воду кипятят паны! – отпарировал возвращающийся шляхтич.
Затем, а было это уже под вечер, мазуры, пошептавшись между собой, собрались в кучку и довольно несмелыми голосами начали кричать: Генрих, Генрих!
На этот голос отовсюду сбегались любопытные, но никто не пошёл за ним, прозвучал безуспешно и шарачки, устыдившись, что так напрасно вырвались, замолчали.
В других землях и воеводствах в этот день не отозвались ещё в пользу кого-нибудь. Умы были беспокойные и неуверенные в том, что делать.
Мазурам, действительно, не удалось, но они вовсе этого к сердцу не принимали. Конечно, им было радостно, что опередили иных.
Один другому говорил:
– Завтра крикнем громче. Пусть другие, кого хотят провозглашают, мы при своём останемся.
В замке скоро узнали о событии этого дня. Принцесса вышла к Талвощу, который прибежал запыхавшийся, разгорячённый, с упадком сил, но весёлый; она выслушала реляции, но по бледному лицу её ничего нельзя было узнать – так над собой пановала. Не сказала ни слова, хотя пани крайчина и иные пани начали сразу расспрашивать, выкрикивать, утешаться и беспокоиться.
Видя литвина чрезмерно измождённым, вытирающим с лица пот и спешащим вернуться в лагерь, потому что и ночью он должен был работать на завтра, велела Доси ему подать кубок вина, поблагодарила за новость и, задумчивая, неспешным шагом ушла в спальню, потому что час пароксизма приближался.
Чуть только Талвощ исчез, оставляя после себя чрезвычайно взволнованные умы всего двора, потому что не все были посвящены в то, чего себе желала Анна, когда появился референдарий Чарнковский, хмурый как ночь, и, найдя крайчину в комнате одну, навязавшись, начал вымаливать, чтобы мог увидеться с Анной и говорить, прибавляя, что это ему было срочно необходимо.
– Но наша принцесса вроде бы уже в постели и эта несчастная лихорадка в любую минуту подойдёт.
Чарнковский начал доказывать, что был слугой дома и что принцесса будто бы лёжа принять его могла.
Побежала, поэтому, дать знать Анне Зося Ласка, поскольку крайчина не отступала от референдария, желая добыть из него что-то большее, чем от Талвоща.
Чарнковский был, видимо, огорчённый и грустный, так, что не всегда отвечал по делу.
Причиной его забот было то, что, крутясь этого дня по элекцийному полю, тут и там, среди мазуров, где-то подхватил слух, что по приказу принцессы они должны были давать голос за француза.
Также иные признаки начали ему теперь проясняться, что Анна к Эрнесту, которого он вёл, была не особенно доброжелательна. Хотел узнать, как было в действительности. Это имело для него тем большее значение, что могло ему доказать, что он, который себе льстил тем, что имел полное доверие принцессы, на самом деле его уже потерял.
Хитрый и ловкий человечек, он решил перед завтрашним днём знать, как обстоят дела, и согласно этому планировать дальнейшее своё поведение.
Он не думал ради принцессы пожертвовать Эрнестом, так как был предан императору, но думал изменить тактику и идти осторожней.
Зося Ласка, побежавшая в спальню за принцессой, нашла её ещё нераздетой и когда ей дала знать о Чарнковском, Анна, хоть не очень охотно, вернулась назад в комнату аудиенций, чтобы увидеться с референдарием.
Она нашла его рассеянным, утомлённым, жалующимся на тяжкий труд и неопределённость, но вместе с тем, рассыпающим нежности и залоги верных услуг и т. п.
Анна холодно поблагодарила.
Чарнковский сразу вставил о «слепых», как звал их презрительно, мазурах, что первыми вырывались; он жаловался на всех панов, что со шляхтой справиться не умели, давая перекричать, и окончил возвращением к Эрнесту, говоря о котором, имел глаза постоянно уставленные на принцессу.
Она слушала его терпеливо, но ничего больше; лицо не выдавало даже малейшего интереса.
Крайчина, Зося Ласка и другие пани, не желая быть помехой доверительному разговору, удалились в другую комнату, так что принцесса осталась с референдарием с глазу на глаз.
Всё более живым голосом и в тоне более резком огласил Чарнковский свой панегирик, но без малейшего результата.
Наконец, когда уже так четверть часа говорил, вложил руку за жупан и начал там чего-то искать.
– Не знаю, – прибавил он, – видела ли ваша милость, как австриец Эрнест выглядит. Красивый молодой человек, видна в его благородных чертах кровь, которая в жилах течёт. Такого красивого принца нет второго в Европе. Вот как раз прислали мне искусное изображение из Вены и, если бы ваша милость соизволили, мог бы его здесь вам оставить.
Услышав это, Анна попятилась как испуганная.
– Пане референдарий, – воскликнула она живо, – очень прошу, не показывайте его мне, не думайте, чтобы я была заинтересована и могла его удержать. Не пристало мне это и не сделаю этого.
Чарнковский, который уже доставал футляр с заключённой в нём миниатюркой, остановился и посмотрел. Анна имела сурово стиснутые уста.
– Но что же было бы в этом дурного, – продолжал он далее, – если бы ваша милость хотели лучше к нему присмотреться, я в этом не вижу ничего.
– Я не хотела иных изображений принимать и не была в них заинтересована, – отпарировала принцесса, – почему бы я Эрнеста сделала исключением.
Референдарий упорно держал в руке принесённое изображение и изучал лицо принцессы, которое облачилось великой серьёзностью. Мгновение молчали.
– Всё-таки, – добросил он, – вы меня знаете, ваше королевское высочество, я верный слуга. Осталось бы это между нами, а, в самом деле, не мешало бы лучше узнать и присмотреться, потому что, когда его выберут, он обещает жениться, когда француз о том молчит.
Анна зарумянилась.
– Не пора о том говорить, – ответила она тихо. – Прошу вас, не убеждайте меня в том, от чего должна защищаться.
А через минуту добросила:
– Вы, значит, думаете, что Эрнест имеет какие-нибудь виды? Что повезёт императорским?
По голосу референдарий не мог догадаться,
