У каждого был «Импульсатор», каждый знал его силу и ещё в лаборатории усвоил приёмы его применения. Для бойцов отряда были изготовлены «Импульсаторы» разной формы: похожие на зажигалку, на большую пуговицу, ременную пряжку и так далее. Здесь, в самолёте, бойцы задавали Драгане свои последние вопросы. У многих ещё оставался страх: вдруг как случится, что боец получит ранение, потеряет сознание и приборчик попадёт в руки врага.
— Ну, а этого опасаться не следует, — спешила успокоить Драгана, — для каждого постороннего человека «Импульсатор» всего лишь мобильный телефон, зажигалка и ничего более. И в любых условиях, в любой обстановке вы пользуетесь им, как вас учили. Ребята из физической лаборатории, а затем и наши русские механики позаботились так хитро встроить в этот мобильник или в пряжку «Импульсатор», что попади он хоть в руки к Архимеду, тот ни о чём бы не догадался. И ещё раз повторяю: направляя луч в свою цель, не бойтесь зацепить ненароком хорошего человека, нашего товарища. «Импульсатор» поразит только такую жертву, которая не имеет славянского генома, то есть набора тех психических и умственных свойств, которыми Бог одарил нас, славян. Прибор поражает лишь отрицательную генетику, то есть геном, заряженный клетками зла и насилия, а если сказать иными словами: он сам ставит диагноз и тут же излечивает человека от всего дурного, что в нём заложено.
— Но поразил же он Арсения Петровича и его товарищей!
— Да, поразил. Но лишь в том случае, когда поток лучей был увеличен во много раз. А кроме того, Борис Простаков с тех пор уточнял его схему и ввел новую программу. И тут я снова с удовольствием повторю: в наших руках не оружие, а средство исцеления, а мы с вами не убийцы, не насильники, нам оружие дал сам Бог, и мы при помощи волшебного «Импульсатора» лишь исправляем ошибки и несправедливости природы.
Драгана говорила книжно, по–учёному, но это была её сознательная лекция; она хотела бы внушить спокойствие и уверенность товарищам по борьбе, вселить в них веру в справедливость и даже великое благородство их миссии.
Ёван Дундич, умевший из любой ситуации извлекать что–нибудь смешное, вдруг заговорил о знакомом банкире:
— Мой старик после налёта американцев на Белград вдруг стал увеличивать свои капиталы и теперь разбух, как паук. И стал жадным, не даёт мне под малый процент деньги. Вот будет потеха, если я щёлкну его «большой дозой»!..
Он повертел в руках «Импульсатор», будто забыл, где на нём прячется эта самая большая доза. Драгана сказала:
— Я знаю этого старика…
— Так вы же и привели меня к нему! — воскликнул Дундич.
— Будьте осторожны с большой дозой; с ним может случиться истерия, и он будет плакать. Его помощники позовут врачей, и они увезут его в психушку. Мы лишимся своего друга в финансовом мире.
— Ну, хорошо! — воскликнул Дундич. — Я зайду в «Альфабанк», — он там рядом, — и хлопну по башке Арона; он тоже заведует банком, и он — старший внук нашего старика. Что вы на это скажете? Они у нас деньги забрали, и заводы, и все богатства, а мы их по черепку лучиком. То–то будет славно.
И Дундич громко рассмеялся. А Драгана заметила:
— Против Арона не возражаю. Мы ещё ни на ком не испробовали большую дозу. Но заметили: евреи более стойкие к нашим лучам; есть и такие, — чаще всего из молодых, — на которых обычная доза и совсем не действует. И всё–таки, я не советую угощать его большой дозой. Он молодой, пусть живёт. Облучённый и обыкновенной дозой, он станет другим: жадность из него вон вылетит.
Самолёт заходил на посадку. Славяне скоренько собрались и первыми спускались по трапу.
Драгану встречал Савва Станишич. Он был младший из трёх братьев: русоволосый, синеглазый, с непросыхающей улыбкой, мужчина лет сорока. Драгана так же его горячо любила, как и дядюшку–адмирала, и маме своей, и отцу говорила: хороших дядюшек подарила мне природа! Я как вспомню, что они у меня есть, так и жизнь становится веселее. Она при этом вспоминала биографию Сергея Есенина — у него тоже было трое дядюшек. О них он писал: «Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня бельё и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлёбывался, он всё кричал: ”Эх! Стерва! Ну, куда ты годишься?“. ”Стерва“ у него было слово ласкательное».
Партизаны во главе с Дундичем ехали на трёх такси, а дядюшка усадил Драгану в заднем салоне своего лимузина и сам сел с ней рядом. Говорил:
— Матушка ждала тебя, но её срочно вызвал твой отец. У него там какой–то раут, и ему нужно быть на нём с супругой. Ну, ничего; я надеюсь, тебе не будет у нас скучно.
Тронул её за плечо:
— А ну, племянница, — сказал на манер Тараса Бульбы, встретившего своих сыновей, — повернись ко мне, и я разгляжу тебя получше. Ты ещё не вышла замуж, а уже стала настоящей дамой. Впрочем, прелестей в тебе не убавилось. Ты у нас — визитная карточка рода Станишичей. Я люблю появляться с тобой на людях, и мне приятно видеть, как все наши друзья и знакомые, да и просто чужие люди глазеют на тебя так, будто ты космонавт и только что опустилась на землю. Но скажи–ка мне, пожалуйста: почему это ты не взяла с собой своего женишка и решила прятать его от нас? Он что, урод какой–нибудь или негр, мексиканец, а не то ещё экземпляр какой, и того получше?
— Он русский, дядюшка, и очень похожий на вас. Ты же помнишь: я была маленькая, а уже говорила, что выйду замуж за дядюшку Савву. А если он меня не возьмёт, то поищу жениха такого же красивого и весёлого.
Они рассмеялись, и Драгана утонула в объятиях дяди. Потом серьёзно заметила:
— Мой суженый занят. А кроме того, он не свободен и пока не может распоряжаться собой.
— Однако же сумел увлечь нашу Данушку, — на это свободы ему достало.
Дядя Савва был полиглот, но особенно хорошо он говорил по–русски. Он был профессором Белградского университета, преподавал мудрёную науку философию, но к тому же читал лекции по всеобщей истории и в педагогическом институте. В научных кругах Савва Станишич слыл за крупного специалиста по новейшей истории Русского государства, и для пополнения своих знаний ежегодно по два–три месяца жил в России. И, как подлинный учёный, жил он не только в Москве, но и в других городах и частенько наезжал в отдалённые от центра сельские районы.
— Да, на это свободы ему хватило, но тут уж судьба. Но я лучше скажу тебе: и дедушка, и отец, и наш грозный адмирал велели обнять тебя и передать от них привет. Они всегда думают о тебе, помнят тебя и любят, и хотят, чтобы ты жил в Белграде, потому как может случиться, и все мы будем жить на родине своих предков.
