Пламя большими и красными языками жадно облизывало борта, окружало палубу, кормовую надстройку и мачты с подвязанными на реях парусами. Свет от пляшущего в хороводе огня достигал берега. Там выделялись две только что брошенные лодки, а от них скоро удалялись члены корабельной команды, как пастухом, преследуемые или подгоняемые капитаном Бутлером. Они спешили укрыться за складами и в улочках посада, будто за ними гналась с косой в замахе сама костлявая смерть. Бегло глянув на них, Удача сообразил, что на корабле больше никого нет, после чего подхватил брошенный кем-то моток каната, развернулся навстречу бегущему Плосконосу. Разящий свист рассекающей гарь сабли прервался после хлёсткого обхвата клинка всей слабиной каната, и резким боковым движением сабля была вырвана из руки Плосконоса, отброшена вместе с канатом в пламя. Обезоружив недруга, Удача прыгнул на верёвочную лестницу, которая обгорела внизу, оторвалась от борта и с тлеющими концами болталась возле главной мачты, и ловкой обезьяной полез кверху. Он намеревался добраться до нижней реи, пробраться по ней до края, чтобы оттуда спрыгнуть в реку. Однако не успел. Пламя дотянулось до краёв перекладин, и подвязанные сухие паруса тут же запылали.
Ему поневоле надо было пробираться выше, к смотровой корзине "вороньего гнезда", в надежде там укрыться от Плосконоса, который лез за ним с зажатым меж зубами длинным ножом. Забравшись в корзину, он живо осмотрелся. Высокое пламя обхватило корабль, словно с намерением не выпустить хотя бы две жертвы из своих всё сжигающих объятий. Оно распалялось и дышало жаром, а красными отсветами широко плясало на тёмной поверхности реки, ревниво отгоняя от неё ночь с её мрачными ласками. Челны казаков и струг их атамана темнели выше у берега, казались брошенными, как лодки и суда у пристани. Зато посад бурлил пожарами и мечущимися тенями множества людей. Татарская слобода, как и корабль, разгоралась, превращалась в огромный костёр, который с помощью ветра неумолимо расширялся, приближался к другим слободам, к главной посадской площади. Доносились пронзительные визг и крики женщин, плач детей, беспорядочная стрельба из ружей и пистолетов. Можно было легко догадаться, что купеческие улицы терзались грабителями.
Теряя надежду обнаружить, найти способ для спасения, Удача отвернулся к реке. Напряжённый взор неожиданно привлекло темное крошечное пятно, которое перемещалось на речной поверхности. Оно было похожим на странного зверя, приближалось речным течением и постепенно заворачивало к кораблю. Приглядевшись, он различил облик головы парня и отруб... Шорох за спиной заставил его живо развернуться. Плосконос уже перебросил левую ногу в корзину, помогал себе левой рукой, а в правой сжимал рукоять боевого ножа, которым изготовился, как жалом, нанести разящий насмерть выпад.
Клинок рассёк воздух, пресёк в самом начале попытку Удачи приблизиться для отпора, и лицо Плосконоса обезобразилось злобным оскалом, оно было страшным и казалось безумным в кроваво-красных отсветах пылающего корабля. Не давая ему передышки, не позволяя залезть в корзину второй ногой, Удача вновь попытался сблизиться, и вновь нож полоснул горячий воздух, зацепил ствол мачты, который остался единственным препятствием между ними. Нож давал Плосконосу преимущество. Обманным выпадом Плосконос заставил Удачу уклониться за мачту и рывком перегнулся в корзину, почти залез в неё, и на миг открылся. Удача в полной мере воспользовался этой последней возможностью остановить его. Обхватив ствол, он живо подтянулся и обеими ступнями, что было сил, ударил противника в грудь. Нож полоснул по левой голени, но не смог помешать удару, которым Плосконоса вышвырнуло из корзины. Нелепо размахивая руками и ногами, Плосконос по дуге полетел к корме, и вдруг под ним как будто разверзлось нутро ада, которое взревело и заглушило его жуткий душераздирающий вопль ужаса.
Взрыв порохового склада разломал в щепы доски кормового покрытия, словно из чрева кормы на свободу вырывался огненный демон. Смерч огня единый миг удержал подхваченного на лету Плосконоса на своей пламенной голове, затем вместе с ним в мгновение ока поднялся выше и выше, к брюхам низких туч. Его жаркое дыхание и оглушительный гул взволновали покрывшуюся рябью реку, а на берегу легко сдули торговые склады и, как пушинки или листву, сорвали с них крыши, подняли их в воздух по направлению к ближайшим улицам посада. Это было последнее, что Удача заметил изнутри «вороньего гнезда».
Тем же огненным смерчем, который разворотил корабельную палубу в куски и щепы, как соломинки переломало на части все три корабельные мачты. Корзина приняла на себя основной удар опаляющей волны воздуха сокрушительной силы, отломилась с верхом мачтового ствола и взлетела в сторону реки. Это только и спасло Удачу. Ошеломлённый и оглушённый он с открытым ртом намертво вцепился в обломок главной мачты, плавно и медленно переворачиваясь над стремительно удаляющейся, затем долго приближающейся рекой, так пролетел в «вороньем гнезде» наискось от берега и против течения. И, когда до поверхности оставалось столько же, сколько от колокольни до земли, каким-то бессознательным толчком к действию отцепился и вывалился из корзины. Он камнем пролетел вниз, ногами пронзил остужающую кровь холодную воду и неимоверно долго погружался, казалось, почти к самому ложу глубокой Волги.
Когда наконец вынырнул, вокруг него сыпались, шлёпали и, как клубки змей, шипели пожираемые водой светящиеся головёшки и искры, обломки досок, палок, обрывки тряпок, кусков канатов. Они падали и падали, из-за них приходилось раз за разом нырять и укрываться руками.
– Сюда! – расслышал он сквозь звон в голове и в ушах глухой, будто пробивающийся сквозь одеяло, призыв. – Сюда!
Закружился на месте, всматриваясь в опять сгущающуюся темноту, и неожиданно близко увидел плывущего на отрубе Антона. Тот вжимал голову в плечи, подёргивался от ударов всевозможного хлама, который будто сыпался с низких туч, однако упорно подгребал лопаткой весла, направляя кусок дубового ствола к месту его падения. Удача ухватился за обломки корней и забормотал дрожащим, срывающимся голосом, всё ещё приходя в себя от пережитого соучастия в самых изощрённых забавах смерти:
– Прочь! Прочь отсюда!
Отруб и без этих слов повлёк его вниз по течению и в сторону от Астрахани.
Догорающий остов развороченного взрывом корабля, оторванный от якорей и медленно сносимый рекой к другим судам, пылающий город и освещаемый кровавым заревом белый кремль остались позади. Антон прекратил работать веслом, только подправлял им плавное движение куска дуба, чтобы тот сближался с камышами, которые бесчисленным и вечно бдительным войском укрывали низкий правый берег. Он привстал в дупле и вытянул голову, высмотрел какие-то приметы. Опустился и после нескольких гребков завернул, как потом оказалось, в мелководный заливчик. Когда Удача нащупал дно и поднялся на ноги, отруб застрял среди тихо шуршащих камышовых зарослей, а напротив склонялась длинными ветками одинокая плакучая ива. В темноте она чем-то напоминала косматую голову великана, который давным-давно припал на колени, чтобы напиться речной воды, но никак не мог утолить свою жажду и со временем так и одеревенел.
