В банке его не оказалось, он лежал дома с температурой и ни с кем не говорил даже по телефону. Но когда ему сказали: «Олег Каратаев», он схватил трубку и осипшим голосом воскликнул:
— Олег, — ты?
— Я, я… Что с тобой случилось? Ты никогда не болел, а тут вдруг — температура?
— А-а, пустяки! Выпил холодного пива. Ты же знаешь: у нас сейчас мода на пиво.
— К тебе приедет мой человек: распорядись, чтобы ему выдали крупную сумму, — и так, чтобы без шума, в комнате, чтобы никто не видел.
— Все будет сделано, но скажи мне, Олег: какую сумму ты хочешь снять? И уже почему берешь наличными? Это же опасно.
— Не беспокойся, сумма не так велика. Буду несколько раз брать по пятьдесят–сто тысяч. Пустяки!
— Да, это пустяки. Я думал, ты смахнешь сотни миллионов!
— Но разве сотни миллионов можно унести в сумке или чемодане?
— Сотни нельзя, а десятки можно.
— Ты за мои вклады не беспокойся: сегодня я возьму десяток миллионов, завтра положу на вклад сотню.
— О! Ты всегда меня поражал уже таким размахом… У тебя что — есть цех и там печатаешь доллары? Но я шучу, шучу. Твои доллары валятся словно с неба, и нас не интересует, какой это Яхве оттуда тебе их сыплет. Я твои вклады держу в строжайшем секрете. И так будет всегда, пока наша власть. А власть мы взяли навсегда. Октябрьской революции больше не будет. Матрос не придет в банк и мне не скажет: ты — временный, уходи! Никуда я не уйду и буду хранить твои денежки. И лишь немножко брать с них процент. Ты же знаешь: процент — наше изобретение. Ты делаешь деньги, мы делаем процент. И неизвестно, кто из нас умнее. Завтра тебе уже могут не давать деньги, а наш процент останется. Процент — это родничок, который течет вечно. Но ты, пожалуйста, не думай, что Роману так легко держать твой вклад в секрете. Нет, не легко, но Роман будет крепко держать секрет. В министерстве финансов появился какой–то ке–ге–бешник и на нас шлет комиссии. Ты слышал по телевизору, как прижали Гуся… Ты не знаешь Гуся? Ах, Боже мой! Чего же ты тогда знаешь? Гусь — это Гусинский, Банк «Медиа- Мост», олигарх! Он скажет ребятам из НТВ, и они тебе сделают котлету. Из любого. Даже из него, этого нового президента. Но буду короче: держать тебя в секрете нелегко. Мне это кое–что стоит.
— Хорошо, хорошо — расплакался. На днях сыпану на твой личный счет полмиллиона. Покупай с потрохами всех чиновников. Ты же знаешь: теперь в России все продается и все покупается. Ты хочешь иметь атомную бомбу?.. Иди на птичий рынок — там купишь. Хочешь слона — тоже купишь. Странно, что это говорю я тебе, а не ты мне.
— Послушай, послушай! — перебил его Роман. — Ты говоришь так, как моя тетя Циля, которая живет в Одессе. Мне кто–то говорил, что ты еврей. Теперь я вижу, что это правда.
— Во–первых, ты меня не видишь, а слышишь. Во–вторых, я не еврей, а еврейка моя мама, а папа имеет такую национальность, что и сам не может сказать. Он у меня как Ельцин: физиономия русская, а душой тоже еврей. В России много таких. Вон Жириновский: мать у него русская, а отец юрист. А?.. Хорошенькое дело — юрист. Но разве есть такая национальность? Вот и такой у меня папеле. Иногда говорит, что он русский, и ругает маму жидовкой, а в другой раз задумается и мне скажет: если бы я знал, что я такое есть. И мне советует называть себя русским, потому, говорит, что русский это значит никакой. Русских отучили от своей национальности, и они как овцы: бредут, не зная куда, ищут какую–то свою Родину. А скорее всего, ничего не ищут. Им сунут в рот кусок хлеба, и они довольны. Пустой народец, эти русские! Их никто не любит, а они любят всех. Например, Гуся. Гусь сдирает с них шкуру, а они его любят. Ну, скажи: у вас в Израиле так можно?
Олег долго еще говорил в таком же духе, и знал, что для Романа его речь звучит райской музыкой. И Роман, чуть не рыдая от восторга, проговорил:
— Олег! Хорошо, что ты приехал. Держи свои деньги только у меня. Я тебя так люблю! И еще, пожалуйста, знай: чтобы все было тихо и все тебя любили так же, как и я, давай деньги на мой личный счет. Гешефт не бывает без денег. Он тогда никакой не гешефт. Гусь жадный и не давал чиновникам деньги. Они сделали проверку, подняли гвалт, а потом вылез откуда–то прокурор — и сунули его в Бутырку. Гусь имел там телевизор, ему жарили картошку и подавали рыбу фиш. Подавали в окошечко, как и всем зэкам, но все–таки подавали. Он сидел два дня и учился у соседа делать фальшивые деньги. Но фальшивые деньги я слышу на нюх, и как ты их ко мне принесешь? А потом, зачем фальшивые, когда есть настоящие. Надо только знать, где они лежат и как их взять. Вот ты знаешь. И никто не знает, как ты это знаешь. Одно известно: ты делал деньги в Америке, а туда комиссию не пошлешь. Но, может быть, ты мне скажешь, как это они там такие глупые и дают постороннему человеку такие деньги? Ну, ладно, ладно — не говори. И никому не говори. У нас тоже есть мастера делать деньги. Вот хотя бы и Гусь. Он сделал деньги из воздуха. Ты не веришь, а я тебе говорю — из воздуха. Радиоволны и всякие телевизионные сигналы летают по воздуху. Он их поймал, и они делают ему деньги. Один только канал НТВ дает в день триста реклам. Триста! — ты меня слышишь? А за каждую рекламу отвали ему десять тысяч долларов. Река денег! Нет, целое море! Ты тоже поймал какие–нибудь сигналы?.. Ну, ладно, извини, не стану спрашивать. Придет время, и ты сам расскажешь. А пока не забывай отстегивать хорошие суммы на мой счет. Не будь жадный, как Гусь. При Советах он получал сто шестьдесят в месяц и, говорят, не был такой жадный и не так задирал нос. Так вот… его сунули на два дня, но могли и на десять лет. Сказали же с экрана, что он — мошенник! Я бы не хотел иметь такой рейтинг. Другое дело маршал Жуков, когда он полководец и победил Берлин, а если ты мошенник, то это уже ой–ей! Не надо!
Олег знал, что если Роман разговорится, его надо остановить. И Каратаев сказал:
— Роман! Поговорим в другой раз. Сейчас у меня мало времени. Помогай моему человеку. Он будет приходить к тебе, и ты заводи его в кабинет и там оформляй дела. В расчетных залах бывают люди, они смотрят и затем нападают.
— У нас таких людей не пускает охрана. Но — все равно: буду рассчитывать твоего человека в кабинете. До встречи. Я немного поваляюсь и выйду на службу.
Позвонила дежурная по подъезду:
— К вам Екатерина и с ней трое мужчин.
— Пропустите их.
Екатерина вошла в комнату и по–хозяйски остановилась посредине. Она была в серой юбке, черном жакете, гладко причесана и вид имела важный и строгий. Вьющимися струйками по вискам спадали пряди волос. Каратаев смотрел на нее завороженно и с нескрываемым восхищением. Было в ней что–то от старинных аристократических женщин, очень влиятельных в обществе, — от тех, которых романисты называли светскими львицами. И заговорила она строго, почти командирским тоном:
