— Да, я — Пап, вы может слышали; меня прислал к вам Зяблик по делу вашей квартиры. Если сегодня не оформить, квартира уплывёт. Тю-тю! Митькой звали. Фьють!
Пап, плюхнувшись в кресло и усаживаясь в нём поудобнее, свистнул: «Фьють!», свистнул по-настоящему, как свистят мальчишки. Его бесцеремонность обескуражила Николая. Он сидел за столом, ждал, чем кончится внезапное вторжение, и недоумевал, что за человек к нему заявился. «От Зяблика… Квартира. Тут действует телепатия: я только что об этом думал».
— Вы — Филимонов? — повернулся всем туловищем Пап. — Чёрт знает, людей поднимают, а я торчу на одном месте. Хорошо быть директором! Впрочем, я не завидую. Куча дел и ответственность, и всюду — долг. А я никому не должен и не хочу ни за что отвечать. Так вы берёте квартиру или — я могу отдать её другому?
— Да, я, пожалуй, соглашусь на второй вариант — на ту, что поменьше.
— Поменьше? Странный вы человек! Я впервые вижу человека, который просит квартиру поменьше. Хорошо. Детали обмозгует Зяблик, снесётся с кем нужно, оформит документы. Он вам будет звонить. А теперь хорошо бы чайку и этого, того… — Пап ткнул короткой рукой в сторону потайной комнаты.
— Я вижу, вы здесь не новичок.
— Хо! Что бы делал без нас Александр Иванович? Институт — махина! Тут чёрт голову сломит. Без Папа не обойдёшься. Сядем!
Филимонов покорно выполнял волю Папа, молчал, он был поражён дерзостью толстяка. «Он, верно, не дурак пожрать», — невольно приходило на ум. Выставил из холодильника вино, коньяк, нарезал ветчины, сыра.
— Хлеб, хлебушко не забудьте — сыт не буду, хлеба не поем.
По сторонам не смотрел, а всецело занят был тем, как бы половчее расположить свою тушу в углу дивана и не оставить без внимания ни одно яство, поданное на стол. Он сам налил себе вина, пил один, наспех поздравив хозяина с заступлением в должность, и тут же налил коньяку и опять выпил, буркнув при этом: «За новую квартиру», и уж только затем принялся есть. Именно есть, потому что слово «закусывать» здесь не подходит. Он ел торопливо, давясь, и, не успев прожевать одну порцию, отправлял в рот другую.
Руки его проворно летали над столом, захватывая то один кусок, то другой. Он ловко намазывал хлеб маслом, наслаивая ломтики ветчины, сыра и, кажется, не жевал пищу, а проглатывал целиком. Ел увлечённо, артистически, — Филимонов чувствовал себя зрителем и с каждой минутой интерес его к процессу насыщения медведеподобного человека возрастал. Вот до конца распито вино, скоро покажется дно коньячной бутылки, опустошаются одна за другой тарелки, — и ни слова, ни взгляда в сторону хозяина, и вообще никто и ничто не существует для жующего Папа.
— Это — всё? — спросил он, очистив тарелки. И, видя замешательство хозяина, заключил:
— В этом доме всегда жили бедновато.
И отвалился в угол дивана, поднёс ко лбу платок с синими цветочками; дышал тяжело и неровно, конвульсивно вздрагивал раздувшимся ещё более животом. Хозяина словно не замечал и даже не давал себе труда извиниться за нездоровье или усталость; закрыл лицо руками и, колыша живот, тихо, одними только внутренностями икал.
Пап напоминал персонаж из мультфильма. Филимонов улыбнулся при этой мысли и, вспомнив, что он директор, сказал с напускной важностью:
— Да, да… квартира мне нужна. Вы пришли кстати. Ну, а теперь — до свидания!
Решительно встал, склонил на грудь голову. Пап тоже поднялся и стал подвигаться к двери. Он имел все основания быть довольным собой: задание Зяблика выполнил.
Секретарь заместителя министра изумлённо взглянула на вошедшего Зяблика, вышла навстречу. Зяблик протянул ей «Красную шапочку» — конфету со слитыми концами яркой обёртки, достал из портфеля гаванскую сигару и подал её секретарше. И с минуту стоял в смиренной позе, со склонённой набок львиной головой. Он долго лежал в больнице, потом лечился на курорте — слух прошёл: умирает, совсем плох Зяблик, а тут словно с неба упал — в институте объявился, как раз в дни, когда Филимонова не было. Проработал Зяблик два дня и вдруг снова заболел! На скорой помощи увезли.
Вновь больница, вновь курорт, слухи, разговоры… И вот — на тебе: в приёмной Бурлака! Явился — не замочился! Посветлел лицом Зяблик, складки на щеках округлились, налились жирком, неопределённость во всех чертах усилилась. Улыбка нежная и взгляд медовый прежними остались.
— Скажите, Артур Михайлович, — заломила руки секретарша, — вы останетесь в институте?
И в отчаянии, близком к обмороку, продолжала:
— Это ужасно, ужасно! Он разогнал сотни человек! Каких людей гонит на улицу, каких людей!
— Филимонов здесь бывает? — кивнул Зяблик на дверь Бурлака.
— Что вы, что вы! — запричитала секретарша. — Носа не кажет! Он такой важный, чванливый — вот уж правду говорят: из грязи в князи!
И тихо, не дай бог услышит кто:
— Героя ему дали, лауреата Ленинской премии! Вы разве не слышали? Охрану за ним установили; он теперь идёт куда или едет — мальчики сзади и по бокам бегут. Искусствоведы в штатском.
Оглянулась на входную дверь, в рукав Зяблику вцепилась:
— Его на совещание в министерство зовут, а он — через секретаршу спрашивает: какой вопрос будет обсуждаться? И зама присылает. А и заместитель его — такой же грубиян, чертом смотрит! Ой, ей! Что же это будет, если такие люди везде придут к власти?
Зяблик глянул на дверь кабинета:
— Сегодня нужен надолго. Попрошу вас…
— Ради Бога! Никто к вам не зайдёт. Телефоны отключу. Секретарша склонила набок круглую, хорошо прибранную головку:
— Вы напрасно меня просите, я бы всё равно сделала как надо. Хотите, позвоню ему домой?
— Нет, нет, не тревожьте Кима Захаровича, мы вчера условились встретиться в десять. Вы лучше наберите издательский отдел.
Зяблик, расположившись в кресле, разглядывал белую двустворчатую дверь кабинета заместителя министра. Много лет он является в приёмную Бурлака, садится в излюбленное кресло и вот так разглядывает золотой орнамент на белых полях дверей. Двери кабинета скорее походят на врата царских палат. Массивные ручки и те покрыты золотом. А поднимешь голову — на потолке со всех сторон к центру летят ангелочки.
Старинный графский дворец отдан под министерство — он под охраной государства, в нём всё в былом великолепии содержится. Кабинет Бурлака по счастливой случайности в бывшей гостиной графа поместился.
«Он обычно к одиннадцати приходит, — думал Зяблик о Бурлаке, — а я его к десяти вынудил». И со смутным злорадством: «Ничего, ничего. Твоя Симочка и сама сварит кофе, и позавтракает одна. Уж как-нибудь, уж извините».
