Робин Янг - Отважное сердце

Во взгляде старого лорда читались забота и любовь.

— Прости меня, Роберт, за эту тяжкую ношу. Просто знай, что я не передал бы ее тебе, если бы не был уверен в том, что ты сможешь достойно нести ее.

— Это не ноша, дедушка. Это честь.

Дед ничего не сказал, только крепче стиснул его плечи.

Процессия медленно поднималась по склону холма Мут-Хилл. Шел снег с дождем, и женщины подбирали юбки, чтобы не запачкать их в грязи, а лорды и рыцари осторожно ступали по размокшей земле, боясь поскользнуться. Деревья раскачивались в странном танце, роняя с голых веток крупные капли дождя на головы людей, собравшихся на вершине холма позади аббатства. Из их рядов вышли два человека, держа толстый железный шест, с которого на кольцах свисал камень теплого кремового цвета. Лица мужчин покраснели, на шеях вздулись жилы, когда они с трудом внесли свою ношу по скользкой земле и опустили ее на каменную плиту в центре поляны, окруженной рядом деревьев. Монахи аббатства Скоун с тревогой смотрели, как камень опускается на широкую плиту, после чего накрыли его расшитой золотой тканью, с которой вставал на дыбы красный лев. Внимание остальных было приковано к худощавому мужчине в промокшем насквозь красном платье, подпоясанном ремнем, на котором висел обнаженный меч. Он вышел из толпы и направился к камню.

За ним последовали епископ Сент-Эндрюсский и аббат Скоуна. Едва они успели остановиться, как Джон Баллиол уселся на Камень Судьбы лицом к собравшимся. Изрядно поредевшие волосы прилипли у него ко лбу от дождя, капли которого ручьями стекали по его изуродованным оспой щекам. Сенешаль шагнул вперед, сжимая в руках украшенный драгоценными каменьями скипетр. В полном молчании он передал символ власти Баллиолу, губы которого скривились в довольной улыбке. Затем хрупкий епископ Сент-Эндрюсский накинул мантию на плечи Баллиолу, поверх которой аббат возложил снежно-белую шкуру горностая. Трое мужчин отошли назад и встали позади трона, и под шум дождя вместе с мокнущей толпой стали слушать, как торжественно зачитывается генеалогическое древо Джона Баллиола.

Стоя справа от плиты под балдахином, который раскрыли у него над головой пажи, король Эдуард смотрел, как клирик нараспев произносит имена королей прошлого. Ветер игриво приподнял полу расшитой ткани, на которой восседал Баллиол, обнажив светлый край камня.

Джон де Варенн склонился к уху Эдуарда:

— Когда вы собираетесь начать действовать, милорд?

— Скоро, — ответил король, не сводя глаз с Баллиола.

Недели, прошедшие после посвящения Роберта в рыцари, стали нелегким испытанием для семейства Брюсов, которое покинули союзники и которому угрожали враги. Со времен Малахии на них не обрушивались столь тяжкие несчастья, и старый лорд проводил ночи напролет в часовне Лохмабена, на коленях умоляя святого снять зловещее проклятие. Иногда к нему присоединялся Роберт, которого тревожили перемены в поведении деда и не давали покоя мысли об Эффрейг и ее дереве судеб. Упала ли на землю клетка с петлей висельника или же по-прежнему раскачивается на ветвях, открытая всем ветрам, истерзанная непогодой, упрямая, как и святой, который проклял их род? Роберт разрывался между желанием вернуться в графство Каррик, ставшее отныне для него домом, и необходимостью остаться в Лохмабене со старым лордом, но в морозном декабре ледяная рука смерти приняла решение за него.

Вскоре после коронации Джона Баллиола, когда их сторонники начали разбегаться кто куда, не желая или попросту боясь защищать заклятых врагов нового короля Шотландии, заболела леди Марджори. Графиня уже довольно долго жаловалась на здоровье, так и не оправившись до конца после рождения Матильды, но постепенно ей становилось все хуже, приступы лихорадки случались все чаще, пока, наконец, она не умерла во сне. Когда известие о ее кончине достигло Лохмабена, Роберт примчался в Каррик, чтобы проститься с матерью, и столкнулся с каменным молчанием отца. Ее смерть потрясла их. Казалось, она была тем началом, вокруг которого объединилась семья, и с ее смертью им не оставалось ничего иного, кроме как отдалиться друг от друга.

Не прошло и нескольких недель, как отец Роберта взял свою старшую дочь, Изабеллу, и отплыл с нею в Норвегию, где они стали гостями короля Эрика. После его отъезда Роберт, оставшись один на один со смертью матери и сложностями управления графством, в марте следующего года с благодарностью получил послание от своего деда, приглашающего его в Лохмабен. Оставив Каррик на попечение одного из своих вассалов, деятельного и способного рыцаря по имени Эндрю Бойд, Роберт с Эдвардом вернулись в замок деда.

По прибытии братьев старый Брюс призвал Роберта в свои личные покои в главной башне. Несмотря на то, что они виделись всего несколько месяцев тому, Роберт, когда паж пригласил его войти в спальню, был потрясен переменами, произошедшими в старом лорде. Крепкий мужчина, способный в свои годы дать фору намного более молодым воинам, он как-то сразу высох и ссутулился и сейчас сидел в кресле у камина, кутаясь в меховое одеяло. Его львиная грива казалась сплошь посеребренной инеем.

Лорд с трудом поднялся из кресла, когда Роберт пересек комнату, и паж осторожно прикрыл дверь за его спиной.

Роберт обнял старика, с болью ощущая под ладонями хрупкие острые косточки.

— Как я рад вновь увидеться с тобой, дедушка.

— А уж как я рад, мой мальчик, — выдохнул старый лорд, жестом показывая внуку на другое кресло у огня. — Ну, присаживайся, присаживайся.

Роберт огляделся, усаживаясь, и заметил знакомый гобелен, висевший на стене над большой кроватью, на котором была изображена группа рыцарей, преследующих белого оленя на вороных жеребцах. Это живо напомнило ему охоту, на которую частенько брал его дед в лесах Аннандейла, и юноша ощутил острый укол сожаления о минувших днях. Ему пришлось слишком рано примерить на себя роль графа, и юность его прошла под знаком взрослых обязанностей, а те далекие счастливые дни казались теперь лишь туманными воспоминаниями.

— Как у тебя дела в Каррике? — поинтересовался старый лорд, внимательно вглядываясь в его лицо.