— Это он приказал тем двум идиотам атаковать меня? — я обернулся к Этельфлед.
— Нет, — ответила она.
— Они желали славы, господин, — Сказал Сигебрит, — они желали получить известность как убийцы Утреда.
Я прикоснулся окровавленным острием Вздоха Змея к его щеке.
— А чего хочешь ты, Сигебрит из Кента?
— Заключить мир с королем, господин.
— С каким королем?
— В Уэссексе есть только один король, господин, король Эдвард.
Я приподнял своим мечом длинный хвост волос, стянутый кожей. Лезвие могло бы так легко разрезать его шею, подумал я.
— Почему ты ищешь мира с Эдвардом?
— Я был не прав, господин, — смиренно произнес Сигебрит.
— Леди? — спросил я, не сводя с него глаз.
— Они увидели, что ты следуешь за нами, — объяснила Этельфлед, — и этот человек, — она указала на Сигебрита, — предложил отвезти меня к тебе. Он сказал Этельволду, что я могу убедить тебя присоединиться к ним.
— И он в это поверил?
— Я сказала ему, что постараюсь переубедить тебя, и он поверил мне.
— Глупец, — сказал я.
— А вместо этого я сказала лорду Сигебриту, что он должен заключить мир, — продолжала Этельфлед, — и что его единственная надежда пережить сегодняшний день заключается в том, чтобы покинуть Этельволда и присягнуть Эдварду.
Я приложил меч под гладко выбритый подбородок Сигебрита и наклонил к себе его лицо. Он был так хорош собой, глаза сияли так ярко, и в этих глазах я не заметил никакого коварства, это были глаза испуганного человека.
Но все равно я знал, что мне следует его убить. Я прикоснулся лезвием меча к ленте вокруг его шеи.
— Скажи мне, почему я не должен проткнуть твою жалкую шею, — приказал я.
— Я сдался, господин, — отозвался он, — я молю о пощаде.
— Что это за лента? — спросил я, слегка ударив по розовому шелку острием Вздоха Змея и оставив на нем пятно крови.
— Подарок от девушки, — ответил он.
— От леди Эгвинн?
Он уставился на меня.
— Она была прекрасна, — сказал он с тоской в голосе, — она была похожа на ангела, доводила мужчин до исступления.
— И предпочла Эдварда, — сказал я.
— И она мертва, господин, — сказал Сигебрит, — я думаю, что король Эдвард сожалеет об этом так же, как и я.
— Дерись за тех, кто жив, — заметила Этельфлед, — а не за тех, кто мертв.
— Я был не прав, господин, — сказал Сигебрит, и я не был уверен, что верю ему, так что прижал меч к его шее и увидел страх в его голубых глазах.
— Это решение моего брата, — мягко сказала Этельфлед, зная, что было у меня на уме.
Я оставил его в живых.
Той ночью, как мы позже узнали, Этельволд пересек границы Мерсии и продолжил путь на север, пока не достиг дома Сигурда, где он был в безопасности. Он сбежал.
Альфреда похоронили.
Похороны заняли пять часов молитв, песнопений, плача и проповедей. Старого короля положили в гроб из вяза, украшенный сценами из жизни святых. На крышке был изображен удивленный Христос, возносящийся на небо.
Щепку креста, на котором был распят Господь, вложили в руки мертвого короля, а его голова покоилась на Евангелии.
Гроб из вяза запечатали в свинцовый ящик, который, в свою очередь, поместили в еще один — из кедра, украшенный резьбой с изображением святых, бросающих вызов смерти.
Одну святую сожгли на костре, но пламя не смогло причинить ей вреда, другую пытали, но она улыбалась своим несчастным мучителям, даруя им прощение, а третью пронзили копьем, а она тем временем проповедовала.
Этот громоздкий гроб опустили в крипту старой церкви, где он был замурован и каменном помещении, в котором Альфреду предстояло покоиться до завершения строительства новой церкви, а затем его перенесли в подземелье, где он лежит до сих пор.
Я запомнил, что Стеапа рыдал как ребенок. Беокка был в слезах. Даже Плегмунд, этот суровый архиепископ, плакал во время проповеди.
Он говорил о лестнице Якова, появившейся во сне, о котором рассказывалось в Писании, и как Яков, лежа на своей каменной подушке под лестницей, услышал голос Господа.
— Земля, на которой ты лежишь, будет передана твоим детям и детям их детей, — голос Пленмунда запнулся, когда они читал эти слова, — и твои дети как пыль земли рассеются на запад и восток, на север и на юг, и с твоей помощью и с помощью твоих детей все семьи земли будут благословлены.
— Сон Якова был мечтой Альфреда, — голос Плегмунда охрип к этому моменту его долгой проповеди, — и Альфред теперь лежит здесь, а его земля будет передана его детям и детям его детей, до самого Судного дня!
— И не только эта земля! Альфред мечтал, чтобы мы, саксы, распространили свет Евангелия по всей Британии и по всем другим землям, пока все голоса на земле не вознесут хвалу Господу Всемогущему.
Я помню, как улыбнулся про себя. Я стоял в глубине старой церкви, наблюдая, как дым благовоний закручивался над позолоченными стропилами, и меня развеселило, что Плегмунд верил, что саксы должны распространиться как пыль земли на север, юг, запад и восток.
Нам повезет, если сохраним ту землю, что имеем, не говоря уж о том, чтобы распространяться, но прихожане были тронуты словами Плегмунда.
— Язычники давят на нас, — объявил Плегмунд, — они подвергают нас гонениям! Но мы будем проповедовать им и молиться за них, и мы увидим, как они преклонят колени перед Господом Всемогущим, а потом сбудется мечта Альфреда, и он возрадуется на небесах. Да хранит нас Господь!
Мне следовало бы слушать эту проповедь внимательней, но я думал об Этельфлед и Фагранфорде. Я попросил разрешения у Эдварда уехать в Мерсию, и в качестве ответа он отправил Беокку в «Два журавля».
Мой старый друг сидел у очага и упрекал меня за то, что я не уделяю внимания старшему сыну.
— Я не игнорирую его, — ответил я. — Я бы хотел, чтобы он тоже поехал в Фагранфорду.
— И что он будет там делать?
— То, что должен, — ответил я, — учиться быть воином.
— Он хочет быть священником, — сказал Беокка.
— Тогда он мне не сын.
— Он хороший мальчик! Очень хороший мальчик, — вздохнул Беокка.
— Вели ему поменять имя, — сказал я. — Если он станет священником, то не достоин зваться Утредом.
— Ты так похож на своего отца, — сказал он, что удивило меня, поскольку своего отца я боялся. — А Утред похож на тебя! — продолжил Беокка. — Он похож на тебя, и у него твое упрямство, — усмехнулся он, — ты был самым упрямым ребенком.
Меня часто называли Утредом Нечестивым, опасным врагом христианства, и все же многие, кого я любил и кем восхищался, были христианами, и Беокка был главным среди них.
