Последний удалился так же свободно, как и вошел — никто не проронил ни одного оскорбительного слова в его адрес, напротив, с помощью своего льстивого красноречия генералу удалось так ловко подействовать на всех присутствовавших, что вместо негодующих возгласов раздавались даже одобрительные замечания.
Этот смелый визит имел громадные последствия для генерала. После его ухода в среде авантюристов возник раскол: одни непременно хотели мира, другие требовали войны и громко твердили, что не хотят вторично сделаться жертвами мексиканского вероломства.
Такой взгляд на дело был вполне правилен, но сторонников его не захотели выслушать с должным вниманием и, чтобы покончить со спорами, приняли решение, примирившее крайние взгляды: избрать комиссию для переговоров с мексиканским правительством об удовлетворении требований французского батальона.
В одном из маленьких домов Гуаймаса сидели дон Луи и Валентин. Была поздняя ночь. Тоненькая сальная свеча, стоявшая перед ними на столике, больше коптила, чем давала свет. В углу комнаты совершенно спокойно спал Курумилла. Друзья рассуждали о том, как выпутаться из сети тайных проделок, которыми опутал их с таким дьявольским искусством генерал Гверреро.
В это время послышался стук в дверь.
— Кто может придти так поздно? — сказал граф. — Я никого не жду.
— Иной раз приятнее принять того, кого не ждешь, — заметил охотник.
Он отворил дверь, и в комнату ворвалась женщина.
— За мной гонятся, меня преследуют! — кричала она, еле живая от страха.
Валентин бросился на улицу.
Хотя лицо женщины было покрыто плотной вуалью, граф тотчас узнал ее. Какая другая женщина могла прийти к нему, кроме Анжелы!
Действительно, это была она.
Донья Анжела лишилась чувств. Граф положил ее в кресло и стал приводить в сознание.
— Бога ради, — сказал он, когда она почувствовала себя лучше, — говорите скорее, что с вами? Что случилось?
Девушка приподнялась, провела рукой по лбу и посмотрела на графа. На лице ее отразилось невыразимое счастье.
— Наконец-то я вижу тебя! — вскричала она и, залившись слезами, бросилась ему на шею.
Дон Луи старался успокоить ее.
С девушкой сделался нервный припадок. Ее большие черные глаза смотрели дико, лицо было бледно, как у мертвеца, все тело судорожно подергивалось.
— Что с вами, моя милая? Говорите, Бога ради, скорее, в чем дело… Умоляю вас, Анжела, если вы меня любите, скажите, что случилось!
— Вам грозит нечто ужасное, не смейтесь так… поверьте мне, завтра вы погибните. Все меры приняты, я слышала все… Боже мой, как это ужасно. Я совершенно не подозревала, что вы в Гуаймасе… узнала это только сейчас и немедленно прибежала к вам. Боже мой, я, кажется, с ума схожу! Бегите, дон Луи, бегите!
— Бежать, — ответил дон Луи. — В таком случае, нам придется навсегда расстаться… Я предпочитаю умереть!
— Но я уеду с вами. Разве я не ваша невеста, не ваша жена перед Богом?! Едем, едем, о чем еще думать! Не теряйте времени… Ваш конь унесет нас за два часа далеко от погони. Захватите ваше ружье или шпагу, кто-то следил за мной, пока я бежала сюда.
Она говорила, как в горячке. Граф не знал, на что решиться. Вдруг с улицы послышался сильный шум, и дверь в комнату распахнулась настежь.
— Спасите меня, спасите! — душераздирающим голосом закричала девушка. Луи схватил пистолет и заслонил ее собой.
— Ну нет, негодяй, ты не уйдешь от меня! Иди-ка сюда, а то я тебя зарежу, как собаку! Да иди же, наконец!
И охотник вошел в комнату, таща за собой какого-то человека; тот силился вырваться, но справиться с Валентином было нелегко.
— Закрой дверь, Луи, — сказал он графу. — Ну-ка, изменник, покажи свою подлую рожу, я посмотрю на тебя!
Курумилла вышел из своего угла и, не говоря ни слова, поднял Анжелу на руки и спрятал за пологом кровати; потом индеец взял свечу и подошел к друзьям.
Пленник употреблял все усилия, чтобы не показать своей физиономии. Боясь быть узнанным по голосу, он не произнес ни слова, а только рычал, как разъяренный зверь.
Наконец, видя, что все его усилия бесполезны, он выпрямился и сбросил себя плащ.
— Ну, посмотрите на меня, если уж вам так хочется, — насмешливо сказал он.
— Дон Корнелио! — вскричали французы.
— Он самый. Как поживаете вы с тех пор, как я был лишен удовольствия видеть вас? — проговорил он с необыкновенным апломбом.
— Подлый изменник! — закричал Валентин, бросаясь на испанца.
Граф схватил его за рукав:
— Погоди, — сказал он Валентину.
— Ну что же? Я изменил вам, это правда… Значит, это было в моих интересах… Сейчас вы начнете говорить о ваших великих милостях ко мне… Что мне до них, если вы в один день сделали мне больше зла, чем сделали добра в продолжение всего нашего знакомства.
— Вы лжете! — в негодовании вскричал граф. — Когда это было?
— Граф, — надменно ответил дон Корнелио, — вы забыли, что я дворянин. Прошу вас переменить тон, я не допущу подобного обращения со мной.
— Этот негодяй сошел с ума, — засмеялся граф. — Впрочем, отпусти его, брат, он недостоин даже нашего гнева. Мы можем лишь презирать его.
— Нет, — возразил Валентин, — зачем его отпускать? Ведь он шпион генерала.
— Но что с ним делать? Ведь рано или поздно придется его отпустить.
— Весьма вероятно, но пока что поручим его Курумилле. Индеец согласился, схватил дона Корнелио и потащил за собой. Тот не сопротивлялся.
— До свидания, senores caballeros, — насмешливо сказал он.
Индеец посмотрел на него как-то загадочно и увел в соседнюю комнату.
Анжела вышла из своей засады.
— Я жду вас, дон Луи, — сказала она.
— Увы, — ответил граф, печально качая головой, — я не могу покинуть моих товарищей; если я убегу, то сделаюсь, изменником.
— Прощайте, дон Луи, — сказала она, грациозно наклонив головку. — Вы поступаете, как настоящий кабальеро, и; я не хочу, чтобы ваша честь была запятнана… я не настаиваю… прощайте… поцелуйте меня. Мы увидимся в день нашей смерти.
Вдруг с улицы послышался отчаянный крик. Анжела в испуге прижалась к дону Луи.
В комнату вошел Курумилла. Он был совершенно спокоен.
— Вы выходили на улицу? — спросил его Валентин.
— Да.
— А где же дон Корнелио?
— Он свободен.
— Как свободен! — вскричал дон Луи.
— Ничего не понимаю, — сказал Валентин. — Зачем вы его выпустили?
В ответ на это Курумилла показал свой нож: лезвие было, окровавлено.
— Он теперь нам не страшен.
— Вы убили его?! — вскричали все трое.
— Нет, но он слеп и нем.
