Георгия еще помолчала с минуту. Потом вдруг привстала, схватила Бориса за руку, долго и пристально вглядываясь ему в глаза. Борис не выдержал атаки и опустил взор.
– Все в руках Божьих, и бояться мне нечего на земле, – смиренно и свободно молвила старушка, – я уже рассказала Феодоре про тетку свою Марию. Она и была в здешней обители той самой игуменьей, и с Александрой Федоровной, упокой Бог ее душу, в церкви встречалась, а после в переписке состояла. Моя тетка хотела спасти царскую семью. И даже сам адмирал Колчак к ней посыльного через фронт отправлял… Да ты сядь, сынок, разговор долгий…
Борис слушал ее, совершенно потрясенный своей удачей и интуицией. Ему бы и в голову не пришло такое, он просто пустил в ход обычные «ментовские разводы»…
Слушая, следователь внимательно разглядывал жилистые руки старушки, в то время как она продвигалась в своей исповеди все дальше и дальше… Взгляд его будто приклеился к четкам, которые беспрерывно теребила в руках монахиня…
Детали, детали…
– Паршуковы мы по деду. А он двоюродный брат Анны Паршуковой, матери Григория Распутина… Но тетка и моя мать хранили свое родство с Распутиным в тайне, так было нужно. – Борис даже присвистнул, а Феодора от ее признания стиснула рукой деревянную боковушку дивана. – Да, мать, это так, уж не серчай, что скрыла.
Но если б не наше родство, навряд ли тогда Александра Федоровна доверилась бы моей тетке Марии. Многие секреты Мария знала и перед арестом своей младшей сестре, мамке моей, рассказала. А смерть приняла добровольную, как мученица… Было время страдания библейского…
А уж мне, как я в возраст вошла, мамка потом все в подробностях передала, что да почему. Так я и прожила жизнь, с этой тайной да со страхом в душе…
Борис как завороженный вглядывался в четки, на ограненных камнях которых были выгравированы какие-то непонятные символы. Георгия продолжала говорить тихим одноцветным голосом, а он не мог отвести взгляда от черных камней в ее пальцах…
– Про Распутина много лжи написано. А Григорий Ефимович был Божий избранник, конечно.
Он однажды пахал недалеко от дома и услышал за спиной прекрасное пение. Обернулся – глядь: в небе Богоматерь покачивается на золотых солнечных лучах, как на качелях. Это хор небесных ангелов пел, к нему и голос Богоматери присоединился. Таких видений у Григория Ефимовича много было. Так он на том поле недопаханном крест деревянный поставил.
Борис встрепенулся, как после сеанса гипноза, с трудом отвел взгляд от камней и попытался сосредоточиться на лице монахини. Что-то было не так…
– Мать Григория Ефимовича умерла, когда ему не исполнилось и восемнадцати лет. После ее смерти он сказывал, что она часто является ему во сне и зовет к себе, предвещая, что умрет он, не дожив до ее возраста. Она умерла, когда ей только пятьдесят исполнилось, а Григорий Ефимович погиб в возрасте сорока семи лет. Он вообще много предсказывал еще отроком…
Когда Григорий в отрочестве при смерти лежал несколько недель, то случилось первое его ясновидение. Украли коня в селе. И никак найти не могли. Всем гуртом сельчане в дом к Вилкиным явились, и давай рассказывать. А тут больной Гриша вдруг встает со своей лавки, подходит к мужикам, будто и не видит их, а как во сне. И хвать одного за полу – ты, говорит, и есть вор! И точно, на дворе у того мужика коня и нашли. С тех пор знали сельчане, что у Григория дар Божий.
Ты, мать, не гневайся. Я это так, я не агитироваю тебя. Только сила была дана Григорию Ефимовичу от Бога… А большего я не разумею.
Борис вновь посмотрел на черные четки, загадочные символы заплясали перед глазами, рассказ Георгии стал доноситься до его сознания как сквозь толщу воды. Где-то он уже видел эти символы, точно, видел… Но где?!..
– Когда стало известно, что Романовых из Тобольска увезут, моя тетка, как родственница Григория Ефимовича, стала доверенной у императрицы и получала от нее посылки, выносил их из дома императорский доктор. А в тех посылках – драгоценности, которые Александра велела сохранить и перевезти доверенному человеку в Петербург. Особенно просила за этот голубой «индийский» камень. Очень уж боялась, что попадет он в руки большевиков.
Георгия глубоко вздохнула и замолчала.
– Так что дальше-то случилось? – спросил Борис.
– А дальше много всего случилось, сынок…
– А с сокровищами-то что? – следователь едва сдерживал волнение: вот он, момент истины.
– Не смогли мы все спасти. В общем, большевики потом нашли те сокровища. Да с частью драгоценностей сбежал за границу зять Распутина Борис Соловьев, которому императрица тоже доверилась опрометчиво. Только один камень этот голубой укрыть удалось…
– Как?
– Да он же с яйцо перепелки, провез его один человек в каблуке сапога до Питера. А там передал какому-то Бадьме…
– Бадмаеву… – догадался Борис.
– Бадмаеву, точно… – кивнула Георгия.
– Но как камень оказался опять в монастыре?
– Понимаешь, сынок… Когда императрица передала этот бриллиант, она сначала велела увезти его за границу и приложить к другим сокровищам в тайнике. Но потом прислала записочку, писала, видно, второпях, видно в последние минуты перед отправкой в Екатеринбург. А в той записочке просила, чтобы камень вернулся в стены храма в срок до ста лет… Это ее завещание и исполнили, значит…
– В стены храма в срок до ста лет? – недоуменно переспросила Феодора.
– Да, мать. Так и написала.
– И больше ничего? – поинтересовался Борис.
– Ничего…
– Странно.
Помолчали, обдумывая услышанное. Георгия теребила в руках четки, губы ее беззвучно шевелились – она читала молитву.
– А я ждала этот камень… – неожиданно добавила вслух старушка, – Мне мать так и велела: следи, говорит, за храмом до самой смерти. А как вернется камень, спрячешь его тут…
Борис услышал сильное биение своего сердца.
– Так это ты его и спрятала?
– Я. А кто ж еще-то? Однажды приехал человек, сказал, что он потомок Бадьмы. И передал мне этот камень. А я его в стену и заштукатурила.
– Значит… ты сама…
– Да. Сама. Но Григорий Распутин этот камень «бесовским» называл. А потому я сначала хотела снять с него заклятье.
Борис невольно закивал: он уже наперед представлял все, что скажет ему Георгия.
– Я отвезла камень в общину. И там мы провели обряд очищения… Камень завернули в ту бумагу… А во время ритуала…
– От чрезмерного рвения погибла женщина, так?
– Так, – согласилась монахиня, – И община решила, что для пущей сохранности камня нашу погибшую нужно сделать стражем монастыря…
– Вот оно что… – выдохнула Феодора.
– Да, мать. Именно так. Еще раз, прости ты меня, что так вышло. Но не могла я сказать тебе всего.
