Мне необходимо увидеть тебя. Назови место и время. Речь идет о человеческой жизни.
Там была и подпись: Калликст.
Тяжкий полуденный зной спадал, но для выхода из купальни время еще не пришло.
Сады Агриппы были почти безлюдны, все отяжелело от теплой, влажной духоты предвечернего часа.
Еще немного, и сюда валом повалят гуляющие семейства, влюбленные пары, группы беспардонных болтунов, мнящих себя философами, и просто легион кишащих в Риме бездельников — вся эта публика разом превратит мирный уголок в место невыносимой беспорядочной толчеи.
Но сейчас среди клумб и сосен лишь кое-где изредка мелькают тоги мудрецов, пожелавших в одиночестве насладиться очарованием этого великолепного парка, который Август завещал в пользование своим согражданам.
По берегу одного из прудов, у самой воды, чья кристальная поверхность подернута легчайшей рябью, медленным шагом проходит пара. Женщина закутана в столу шафранного цвета, ниспадающую до щиколоток, ее плечи и голову прикрывает пурпурная шаль. Что до мужчины, он в простой коричневой одежде из льна, похожей на ту, что носят вольноотпущенники и люди скромного достатка.
— Боюсь, что понимаю тебя. Значит, нет никакого шанса спасти Флавию?
Марсия не опускает глаз, но это стоит ей немалого усилия:
— Я этого не говорила. Просто я не так влиятельна, как утверждает молва.
Увидев, каким разочарованием омрачилось лицо Калликста, она поспешила добавить:
— Да знаю, знаю. После смерти Бруттии Криспины все непрестанно твердят, что я новая Августа. Однако знай, что я, прежде всего, остаюсь дочерью вольноотпущенника, бывшего раба Марка Аврелия. И что если я позволю себе ненароком забыть об этом, наш Цезарь очень быстро мне это напомнит.
Такое неожиданное признание в устах первой женщины Империи удивило и вместе с тем тронуло Калликста. Ее темное происхождение казалось чем-то вроде мостика, внезапно переброшенного через пропасть, разделявшую их. Может быть, именно это прошлое и было причиной, отчего она в непосредственном порыве согласилась у видеться с ним, простым рабом. Ее красота в этот раз волновала его еще сильнее, чем при первой встрече. Она была гораздо изящнее большинства римлянок, которые однако же упорно взгромождались на высокие котурны, тщась посредством обуви восполнить свою приземистость. А она и своей стройностью, и худобой почти впалых щек так не походила на всех этих обросших жиром патрицианок!
Отличал ее и этот постоянный загар, не сходящий оттого, что она снова и снова возобновляла его в битвах на жестком солнцепеке арены.
— Я обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы добиться для этой девушки помилования.
— Я верю тебе, — горячо вырвалось у Калликста.
Но все-таки неясное предчувствие шептало ему, что в уверениях Марсии сквозит нечто похожее на сомнение.
Словно угадав его мысли, она сочла нужным уточнить:
— Нынче же ночью я попробую разузнать, где ее держат. Скорее всего, она в Латумии, туда нередко отправляют христиан, или в темнице при форуме.
— Один человек, да что там, скажем прямо — Фуск, говорил, что ее отвезут во Флавиев амфитеатр.
Марсия покачала головой:
— Не думаю. Император по случаю празднеств Кибелы хочет продемонстрировать народу свои способности прорицателя. Стало быть, церемонии будут разворачиваться в Большом цирке. Вероятно, Флавию отвезут именно туда.
Она умолкла, почти тотчас подумав о других приговоренных, за которых она только что заступалась. Как объяснить Калликсту, что только вчера она в промежутке между объятиями склонила Коммода, взбудораженного историей с Матерном, в придачу к искупительной жертве Кибеле даровать помилование христианам Карфагена, высланным в Сардинию на каторгу. Император, хоть и явно дал понять, что эта идея его не слишком впечатляет, все-таки уступил. Однако дело еще далеко не улажено. Марсия знала, что ей еще не раз придется возвращаться к нему, прежде чем удастся вырвать согласие, надлежащим образом оформленное и подписанное. Как признаться фракийцу, что в подобных обстоятельствах приступить к Коммоду с новой просьбой, притом ради спасения всего одной жизни, значило бы рисковать успехом своего предыдущего ходатайства? Она знала пределы, которых нельзя нарушать. Знала обидчивость своего любовника, бешеные вспышки его гнева.
— Почему ты это делаешь?
Она печально усмехнулась:
— Может быть, чтобы обеспечить себе чистую совесть.
— Нет. Тут что-то еще.
— Я не понимаю.
— Хоть я тебя едва знаю, я угадываю в тебе... — казалось, ему трудно подобрать слова, — угадываю черты, каких до сей поры, не встречал ни в ком, кроме одного единственного человека.
— Флавии?
Он кивнул.
— Ты оказываешь мне честь, сравнивая с той, что так тебе дорога.
— Флавия христианка, а о тебе поговаривают, будто ты неравнодушна к этой секте.
Она долго, не отвечая, вглядывалась в него, словно пыталась понять, в какой мере позволительно ему довериться. Он спросил настойчивее, напрямик:
— Ты христианка?
На сей раз, она ответила без промедления:
— Да. По крайней мере, стараюсь быть ею. Но... — она замялась в нерешительности, однако тут же отбросила колебания, — ты, пожалуй, удивишься, а все-таки скажу: это не единственная причина, толкнувшая меня прийти к тебе на помощь.
Калликст смотрел на нее во все глаза, крайне заинтригованный.
— Нет, — продолжала она, — ты прав: есть что-то еще. Только слова здесь совсем ни к чему. Если бы мне пришлось объяснить свои побуждения, все сразу стало бы бесплодным и тщетным.
Последние слова прозвучали с оттенком вызова.
Он посмотрел на нее в упор. Она выдержала этот взгляд даже глазом не моргнув. И тут он то ли с немыслимой дерзостью, то ли забывшись, медленно положил руки на плечи Марсии и притянул ее к себе. Она напряглась, словно в последнем усилии самозащиты, однако и сама прекрасно знала, что сопротивляться не будет. Какое-то время они так и стояли, обнявшись. Неподвижно. Растворившись в пейзаже. Но вот она отстранилась, задыхаясь, высвободилась из его объятий:
— Мне пора вернуться во дворец.
Он ничего не ответил.
Да вправду ли все это? Не грезит ли он? Откуда это ощущение боли и вместе с тем блаженства, затопившее все его существо? Эта никогда прежде не испытанная обостренность чувств? Он хотел что-то сказать, но она приложила палец к губам:
— Нет. Не говори ничего. Все так хрупко...
Развернувшись на каблуках, она удалилась быстрым шагом в направлении Фламиниевой дороги, где ее ожидали носилки.
Он направился к берегу Тибра, тут-то ему навстречу и стали попадаться прохожие, идущие из терм Агриппы — они о чем-то, по меньшей мере, оживленно толковали. Сначала Калликст, чей ум еще пребывал в смятении, пропускал мимо ушей долетавшие до него реплики. Но, поравнявшись с очередной группой, все-таки уловил несколько слов и насторожился:
