У Жанны пропало желание спрашивать его о любви к мальчикам. Ей было все равно. По некоторым обмолвкам Бартелеми она поняла, что иные мужчины ищут в других образ собственной юности.
— И все же я не мог отделаться от мыслей о тебе с тех самых пор…
— С вечера на улице Дез-Англэ? — спросила Жанна, устав от собственного безразличия.
Ей не хотелось ни в чем упрекать Франсуа, ибо это было конечно же бесполезно. Нельзя упрекать дуб, распускающий крону по ветру, и ос за то, что они не приносят мед. Так уж случилось, что она привязалась к нему, а он к ней, и ничего с этим уже не поделать. Жанна поняла это гораздо яснее, чем раньше.
— Я жил как вдовец, — глухо сказал Франсуа. — Судьба отняла у меня сокровище, которое я похитил, и только тогда я понял, что заменить его нечем.
— И ты конечно же украл еще много сокровищ… — сказала Жанна с вымученной улыбкой.
— Ни один каравай не заменит куска, выпавшего изо рта, — ответил Франсуа, поднимая на нее свои карие глаза.
От этого разговора у Жанны сжималось сердце. Пятнадцать месяцев без Франсуа показались ей вдруг невыносимо долгими. Жанна только сейчас поняла, как страшно ей не хватало их всех — Франсуа, родителей, Дени, Исаака, Матье, Бартелеми. Она едва сдержала рыдания.
— Муза поэта непостоянна, ведь правда? — сказала она.
— Поэзия вовсе не мое ремесло, — ответил Франсуа.
— Верно: это твоя жизнь.
Он улыбнулся. Жанна взглянула на него и поняла, что этой-то улыбки ей так и недоставало. И еще его взгляда. Темный мед и вишни. Франсуа потянулся за стаканом и сделал глоток вина.
Смеркалось. Снаружи тихонько поскрипывала вывеска лавки «Большой пирожок». Она была одна из немногих, которые пощадили школяры, зная, что здесь им всегда рады. Сквозняк пошевелил огонь в камине. В котле тихонько побулькивал суп. Кусочки моркови и пастернака варились в бульоне с курицей, салом, луком и кервелем. Жанна закрыла ставни и дверь, заперев их железными прутьями. Кроме кормилицы в доме никто не ночевал, и Жанна остерегалась ночных воришек, «соловьев», которых в Париже была тьма-тьмущая. Любой из них не упустил бы случая наведаться в дом одинокой и беззащитной женщины. Жанна заперла на замок и дверь дома.
Помогавший ей Франсуа произнес с улыбкой:
— Теперь ты отлично защищена изнутри и снаружи!
Жанна едва не ответила, что защититься изнутри ей помог не особенно приятный опыт, но промолчала. Он ведь пришел просить прощения, не зная, что уже давным-давно получил его.
— Я не ужинала, — сказала Жанна, отлично понимая, что за этими простыми словами мог скрываться какой угодно смысл.
Если он согласится отужинать, то, конечно, останется на ночь. Она вновь почувствует его тело, которого ей так недоставало.
Франсуа понял, что означали эти слова, и вопросительно посмотрел на Жанну.
— Отужинаешь со мной по-домашнему? Суп, омлет с салом и пирожки с сыром.
— С удовольствием.
Тьерри Лепулен был весь в делах, связанных с Пет-о-Дьябль, и наведаться к ней не мог. Жанна вышла во двор взять доску и козлы, которые берегла как память о тех временах, когда торговала под открытым небом: она их не выбрасывала потому, что, как знать, быть может, однажды придется начать все сначала. Жанна поставила на стол две оловянные миски, налила супу Франсуа, потом себе. На столе появились два оловянных стакана и бутыль вина в соломенной плетенке, защищавшей ее от холода. Глиняный поднос с четырьмя пирожками покоился на котле, жар от которого размягчал сыр и делал его нежнее. Справившись со всем этим, Жанна взбила в миске шесть яиц, бросила в нее кусочки сала и склонилась над очагом, чтобы растопить масло на сковородке. Когда масло зашипело, она вылила на сковородку яйца.
Ни пиршество в Боте-сюр-Марн, ни изыски повара особняка Барбет не повлияли на вкусы Жанны. Не делать же ей для себя и кормилицы утку с гвоздикой! Чаще всего на ее столе красовались жареные макрели, ветчина и сырный пирог. В редкие праздничные дни, когда трапезу делил с ней отец Мартино, подавалась пулярка или жареная говядина.
Жанна взяла табурет и села. Франсуа последовал ее примеру. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
При свете пяти свечей ничто в облике Франсуа не могло ускользнуть от ее взгляда. Он ел одновременно изысканно и словно украдкой, как вор. Губы его лоснились от жира и стали еще красней. Глаза заблестели от выпитого вина. Жанна взглянула на его руки, точеные и сильные… Она прогнала назойливые мысли и пошла снять омлет с огня. Франсуа поблагодарил ее за отменный ужин. Он казался умиротворенным. Жанна боялась, как бы он не начал болтать впустую, но Франсуа молчал. Он расспросил ее о Бартелеми, Жанна рассказала о прожитых с ним двенадцати месяцах.
— Так он не знал, кто был отцом ребенка?
— И слава Богу!
Она не стала передавать Франсуа аргументы отца Мартино в пользу лжи во спасение.
Исчезли наконец и пирожки с сыром. Наступила решающая минута. Жанна вымыла миски, приборы и стаканы.
— У тебя найдется для меня тюфяк? — спросил Франсуа, озираясь вокруг. — На улице, должно быть, еще полно стражников с факелами, и ночью они не будут миндальничать.
Д'Эстутвиль действительно еще несколько дней назад приказал вывести на улицы ночные патрули для разгона подозрительных сборищ и задержания сомнительных прохожих.
— Франсуа, ты что, и вправду надумал спать? — спросила Жанна, глядя на него снизу вверх.
— Но ведь наверху мальчик и кормилица, — ответил тот удивленно.
— Иди за мной.
Жанна взяла свечу и задула все остальные. Они поднялись на второй этаж, и она указала Франсуа на свою спальню. Единственной роскошью, которую позволила себе Жанна, была кровать с балдахином и занавесями, отлично защищавшими зимой от сквозняков. Франсуа кивнул. Жанна указала ему на чулан, где можно было умыться, и подбросила дров в очаг, пошевелив заодно угли, красневшие под слоем пепла.
Он вернулся обнаженным.
Жанна задула свечу.
Ей принадлежало теперь все вместе: губы, грудь, живот и колени любимого мужчины. Обнимавшие ее руки. Она словно погрузилась в эту теплую и неизведанную плоть. Она была вся желание, и только одно желание. Жанне казалось, что этот человек от головы до ног умещается в ее руках. Кожа Франсуа трепетала под ее ладонями. Два дыхания слились в одно. Овладев добычей, Жанна словно неслась в ночном небе летучей мышью, стремясь к лишь ей одной ведомой цели.
Она сложила крылья и села на дерево.
Она поглотила свою добычу, бывшую каким-то иным воплощением ее самой. Неведомое чувство подсказывало ей, что без этого она не сможет быть собой.
