Пещера Кавак представляет собой огромный грот, такой высокий и просторный, как величественный собор, выточенный прямо в камне. Через его купол низвергается мощный поток воды, с которым играют солнечные лучи, пробивающиеся в то же отверстие — никак не меньше десяти метров в диаметре, — через которое проникает вода.
Скапливаясь внизу, вода змейкой стекает по отвесной стене высоченного узкого утеса, пересекает малый грот и под конец выходит в Великую Саванну, превратившись в тихую речушку, которая позже впадает в бурную Карони, а та — в спокойную и величественную Ориноко, которая донесет свои воды до моря.
Пожалуй, это было бы слишком много открытий для одного человека. Очевидно, поэтому природа предпочла хранить свои секреты еще полвека.
После внезапного ухода друга Густаво Генри долго молчал, а потом все-таки не выдержал и с некоторым беспокойством спросил:
— И что же теперь будет?
— Ничего, — невозмутимо ответила Мэри.
— Как, по-твоему, он поступит?
— Будет ворчать.
— А дальше?
— Поломается и согласится…
— Ты уверена?
— Я же его жена, знаю его как облупленного, и потом… что ему еще остается?
Девятого октября 1937 года с самого утра день выдался отличный.
Ни облака, ни дуновения ветерка, прекрасная видимость в любом направлении, поскольку солнце еще не нагрело землю и не превратило воду в мутную и плотную пелену пара.
Широкая, расчищенная взлетная полоса с твердой почвой и запах сельвы, разлитый в воздухе, приглашали в полет, а так как уже несколько дней все было готово, оставалось только вставить ключ в зажигание и подождать, пока не спеша прогреется мотор великолепного «Фламинго-Река Карони» — его мощный силуэт резко выделялся на фоне высоких деревьев и темной громады грозного утеса.
Вскоре мокрая каменная крепость отразила первые солнечные лучи. Их отблески звали на штурм и в то же время предупреждали мелкие создания — обозревавших ее человечков, — что она была и остается страшной Горой Дьявола, нетронутой с незапамятных времен; такая невозмутимая в своем величии, что даже рычащая летательная машина не выводила ее из себя.
Все позавтракали в молчании: кусок не лез в горло, есть не хотелось, и кое-кто из них ограничился чашкой крепкого кофе, лишь бы отогнать плохие мысли, которые витали вокруг вместе с сотнями желтых бабочек.
Феликс Кардона был единственным, кто оставался на земле, и при этом, похоже, нервничал больше всех, а когда наконец пришло время прощаться, казалось, что он вот-вот расплачется.
— Да ладно тебе! — попытался утешить его Король Неба. — Завтра в полдень мы вернемся живыми и здоровыми.
— Обещаешь?
— Даю слово.
— Если бы у нас был хотя бы один самолет поддержки, чтобы можно было подстраховаться!..
— Если бы у нас был самолет поддержки, мы были бы богачами, а мы не богачи, — напомнил ему американец. — Положись на меня!
— Ты взял с собой зеркало?
Эйнджел кивнул:
— Взял.
— Помнишь условные знаки?
— Брось, Феликс, ну что ты как ребенок! — одернул его пилот. — Ты заставляешь меня нервничать.
Они вновь обнялись, испанец крепко пожал руки всем, кто уже находился на борту, и, закрыв дверцу, отступил на несколько шагов, давая возможность самолету начать медленное движение по равнине.
Вскоре «Фламинго» достиг края взлетной полосы, потом, выждав минуту, взревел во всю силу своего мощного мотора и рванулся вперед, устремляясь к небу.
Он катился все быстрее и быстрее почти триста метров — величественно взлетел и вскоре уже заблестел в лучах солнца, соревнуясь с отблеском утесов.
Затем набрал высоту.
Мир начал уменьшаться, и там, внизу, Феликс Кардона превратился в крохотную фигурку, размахивающую руками.
Деревья перестали быть деревьями, превратившись, словно по волшебству, в плотный ковер.
Стая красных ибисов вспорхнула с дерева.
По зеленому покрову сельвы словно заскользили языки пламени.
Ибисы устремились на север.
Навстречу им летели грузные белые цапли, и в какое-то мгновение пути их пересеклись.
Красные ибисы пролетели выше, длинноногие белые цапли — под ними, почти задевая кроны деревьев.
Ни тени ястреба.
Или орла.
Даже самуро.
А мощный «Фламинго» — там, высоко в небе, — своим тарахтением нарушал покой мира, привыкшего к безмолвию.
Пилот взял курс на Каньон Дьявола.
Он проник в него на средней высоте и направился прямо к водопаду, словно намереваясь отдать ему честь или попросить прощения за то, что осмеливается осквернить его священную вершину.
Они видели его уже сто раз, однако он все равно поражал воображение. В это ясное тихое утро вода, казалось, замедляла ток, словно высматривая кроны высоких пальм, прежде чем устремиться к ним вниз. А те, там, внизу, казалось, все время поднимали взгляд к небу, ожидая, когда их освежит мелкий дождик, в который частично превращался водопад.
Когда они наконец вдоволь налюбовались великолепным зрелищем, Король Неба несколько раз облетел плоскогорье, пока не решил, где именно приземлиться.
— Есть! — крикнул он. — Читайте молитвы, какие знаете, потому что мы садимся!
Он медленно повернул влево, описал широкий круг, чтобы залететь на вершину тепуя с северо-востока, и неожиданно вполголоса запел:
Если б Аделита ушла к другому,
Я б ее преследовал везде…
В небесах — на боевом аэроплане,
Ну а в море — на военном корабле.
Если б Аделита стала мне женою,
Дала согласие она моею стать,
Подарил бы я ей шелковые трусики…
Стена тепуя стремительно приближалась к носу самолета, и пассажиры невольно ощутили ужас. Тяжелая машина, управляемая человеком, который знай себе мурлыкал, заботясь лишь о том, чтобы не сфальшивить, неслась — как им казалось, на самоубийственной скорости — к гигантской горе, по сравнению с которой они были всего-навсего пылинкой в воздухе.
Четыреста метров отделяли их от верной смерти.
Триста…
Двести…
Сто — и они, почти касаясь поверхности, влетели на плоскогорье.
Аппарат слегка повело вбок, когда под крыльями внезапно оказалось намного меньше воздуха, чем раньше, однако опытный пилот тут же подчинил его себе и с удивительной мягкостью опустился на длинную равнину; колеса покатились по ней, не встречая препятствий.
Джимми Эйнджел выключил двигатель.
Пятьдесят метров…
Все прекрасно!
