XXXII. Последняя просьба
В этот торжественный момент, когда раздавались громкие рукоплескания, по дороге вдоль парка ехала карета. Она продвигалась вперед медленно, так как спешившие женщины и мужчины вытесняли из аллеи на дорогу много детей.
В этой запыленной, потрепанной, скрипящей на осях карете ехал несчастный ван Берле. Он смотрел в открытую дверцу кареты, и перед ним стало развертываться зрелище, которое мы пытались весьма несовершенно обрисовать нашему читателю. Толпа, шум, эта пышность роскошно одетых людей и природы ослепили заключенного, словно молния, ударившая в его камеру.
Несмотря на нежелание спутника отвечать на вопросы Корнелиуса об ожидающей его участи, Корнелиус все же попробовал в последний раз спросить его, что значит все это шумное зрелище, которое, как ему сразу показалось, совсем не касается его лично.
— Что все это значит, господин полковник? — спросил он сопровождавшего его офицера.
— Как вы можете сами видеть, сударь, это празднество.
— А, празднество, — сказал Корнелиус мрачным, безразличным тоном человека, для которого в этом мире уже давно не существовало никакой радости.
Через несколько секунд, когда карета продвинулась немного вперед, он добавил:
— Престольный праздник города Гаарлема, по всей вероятности? Я вижу много цветов.
— Да, действительно, сударь, это праздник, на котором цветы играют главную роль.
— О, какой нежный аромат, о, какие дивные краски! — воскликнул Корнелиус.
Офицер, подчиняясь внезапному приступу жалости, приказал солдату, заменявшему кучера:
— Остановитесь, чтобы господин мог посмотреть.
— О, благодарю вас, сударь, за любезность, — сказал печально ван Берле, — но в моем положении очень тяжело смотреть на чужую радость. Избавьте меня от этого, я вас очень прошу.
— К вашим услугам, сударь. Тогда едем дальше. Я приказал остановиться потому, что вы меня об этом просили, и затем вы считались большим любителем цветов и в особенности тех, в честь которых устроено сегодня празднество.
— А в честь каких цветов празднество, сударь?
— В честь тюльпанов.
— В честь тюльпанов! — воскликнул ван Берле. — Сегодня праздник тюльпанов?
— Да, сударь, но раз это зрелище вам неприятно, поедем дальше.
И офицер хотел дать распоряжение продолжать путь.
Но Корнелиус остановил его. Мучительное сомнение промелькнуло в его голове.
— Сударь, — спросил он дрожащим голосом, — не сегодня ли выдают премию?
— Да, премию за черный тюльпан.
Щеки Корнелиуса покрылись краской, по его телу пробежала дрожь, на лбу выступил пот. Затем, подумав о том, что без него и без тюльпана праздник, конечно, не удастся, он заметил:
— Увы, все эти славные люди будут так же огорчены, как и я, ибо они не увидят того зрелища, на которое были приглашены, или, во всяком случае, они увидят его неполным.
— Что вы этим хотите сказать, сударь?
— Я хочу сказать, — ответил Корнелиус, откинувшись в глубину кареты, — я хочу сказать, что никогда никем, за исключением только одного человека, которого я знаю, не будет открыта тайна черного тюльпана.
— В таком случае, сударь, тот, кого вы знаете, открыл уже эту тайну. Гаарлем созерцает сейчас тот цветок, который, по вашему мнению, еще не взращен.
— Черный тюльпан! — воскликнул, высунувшись наполовину из кареты, ван Берле. — Где он? Где он?
— Вон там, на пьедестале, вы видите?
— Я вижу.
— Теперь, сударь, надо ехать дальше.
— О, сжальтесь, смилуйтесь, сударь, — сказал ван Берле, — не увозите меня. Позвольте мне еще посмотреть на него. Как, неужели то, что я вижу там, это и есть черный тюльпан? Совершенно черный… возможно ли? Сударь, вы видели его? На нем, по всей вероятности, пятна, он, по всей вероятности, несовершенный, он, быть может, только слегка окрашен в черный цвет. О, если бы я был поближе к нему, я смог бы определить, я смог бы сказать это, сударь! Разрешите мне сойти, сударь, разрешите мне посмотреть его поближе. Я вас очень прошу.
— Да вы с ума сошли, сударь, — разве я могу?
— Я умоляю вас!
— Но вы забываете, что вы арестант.
— Я арестант, это правда, но я человек чести. Клянусь вам честью, сударь, что я не сбегу; я не сделаю никакой попытки к бегству; разрешите мне только посмотреть на цветок, умоляю вас.
— А мои предписания, сударь? — И офицер снова сделал движение, чтобы приказать солдату тронуться в путь.
Корнелиус снова остановил его.
— О, подождите, будьте великодушны. Вся моя жизнь зависит теперь от вашего сострадания. Увы, мне теперь, сударь, по-видимому, осталось недолго жить.
О сударь, вы себе не представляете, как я страдаю! Вы себе не представляете, сударь, что творится в моей голове и моем сердце! Ведь это, быть может, — сказал с отчаянием Корнелиус, — мой тюльпан, тот тюльпан, который украли у Розы. О сударь, понимаете ли вы, что значит вырастить черный тюльпан, видеть его только одну минуту, найти его совершенным, найти, что это одновременно шедевр искусства и природы, и потерять его, потерять навсегда! О, я должен, сударь, выйти из кареты, я должен пойти посмотреть на него! Если хотите, убейте меня потом, но я его увижу, я его увижу.
— Замолчите, несчастный, и спрячьтесь скорее в карету, приближается эскорт его высочества штатгальтера, и если принц заметит скандал, услышит шум, то нам с вами несдобровать.
Ван Берле, испугавшись больше за своего спутника, чем за самого себя, откинулся в глубь кареты, но он не мог остаться там и полминуты; не успели еще первые двадцать кавалеристов проехать, как он снова бросился к дверцам кареты, жестикулируя и умоляя штатгальтера, который как раз в этот момент проезжал мимо.
Вильгельм, как всегда, спокойный и невозмутимый, ехал на площадь, чтобы выполнить долг председателя. В руках он держал свиток пергамента, который в этот день празднества служил ему командорским жезлом.
Увидев человека, который жестикулирует и о чем-то умоляет, и узнав, быть может, также и сопровождавшего его офицера, принц-штатгальтер приказал остановиться.
В тот же миг его лошади, дрожа на своих стальных ногах, остановились как вкопанные в шести шагах от ван Берле.
— В чем дело? — спросил принц офицера, который при первом же слове штатгальтера выпрыгнул из кареты и почтительно подошел к нему.
— Монсеньор, — ответил офицер, — это тот государственный заключенный, за которым я ездил по вашему приказу в Левештейн и которого я привез в Гаарлем, как того пожелали ваше высочество.
— Чего он хочет?
— Он настоятельно просит, чтобы ему разрешили остановиться на несколько минут.
