— Если ты понимаешь, как их толковать.
— В этом то и проблема прорицателей и оракулов, не так ли? Неправильно истолкуешь одно-единственное слово, и ты, скорее всего, получишь полную противоположность тому, на что надеялся.
Снова настала наша очередь грести, и это положило конец нашему разговору.
Менхеп был прав в одном: чем больше я греб, тем больше спадала моя скованность в плечах и руках. Было что-то волнующее в том, чтобы слажено грести на воде, в компании других мужчин, когда все мы прикладывали усилия для достижения общей цели. Мало-помалу я начал чувствовать себя частью бандитской группы.
Обрывки разговора, которые я уловил от других, были менее серьезными, чем моя перепалка с Менхепом. Они состояли из грубых комментариев, добродушных подколок и нескольких самых грязных шуток, которые я когда-либо слышал. Я думал, что в конец пресытился своими путешествиями и что ничего больше не сможет меня шокировать, но грубая вульгарность этих людей могла бы заставить покраснеть Мелмака и его труппу пантомимов.
Один из членов банды был вульгарнее остальных и говорил громче всех. Несмотря на то, что он сидел на самом носу лодки, я слышал все. Он был хвастуном, без конца рассказывающий обо всех мужчинах, которых он убил, обо всех женщинах, с которыми он спал, и о чудовищных размерах своего члена. Видя, что я поморщился от нецензурной брани этого человека, Менхеп прошептал мне на ухо, что его зовут Осор и что он родом из Мемфиса.
— Он новичок, - сказал Менхеп. — И у него это что-то вроде показухи. Он не особенно популярен среди остальных.
— Но, кажется, они все смеются над его шутками.
— Но не так громко, как это делает он сам. За глаза его называют Волосатыми Плечами, по понятным причинам.
Мужчина снял тунику, и, хотя я лишь мельком заметил его бороду на его лице в профиль, я отчетливо увидел его обнаженные плечи, которые заросли такой же густой растительностью, которая покрывала его челюсть.
Когда снова настала наша очередь отдыхать, я спросил о том, что сказал Менхеп. — Это правда, что бандиты сами выбирают своего главаря?
— Да.
— И они выбрали Артемона своим вожаком?
— Совершенно верно. Это было вскоре после того, как он присоединился к нам, около двух лет назад.
— Тогда он, должно быть, выглядел еще моложе!
— Тем не менее, с первого дня среди нас он проявил себя, совершая один дерзкий поступок за другим. Когда наш старый вожак был убит во время набега, все единогласно выбрали Артемона на его место.
— Вы действительно проводили голосование, как мы проводим выборы магистратов в Риме?
— Совершенно верно. За исключением того, что здесь все голоса равны, тогда как в Риме, как мне сказали, голос богатого человека имеет большее значение, чем голос бедняка.
Я не оспаривал этот пункт; — А что, если кто-нибудь захочет занять место Артемона?
— Почему ты спрашиваешь? У тебя есть амбиции в этом отношении, римлянин? — Менхеп, казалось, нашел эту идею забавной.
— Конечно, нет. Но что, если бы такое произошло?
— Однажды такое действительно произошло. Сидонец по имени Эфрон вызвал Артемона на поединок один на один. Эфрон был неповоротливым грубияном, громким и злобным, и даже крупнее Артемона. Они дрались врукопашную. Было на что посмотреть! Когда все закончилось, от Эфрона не осталось ничего, кроме изуродованного куска плоти. От его вида у меня до сих пор стынет кровь в жилах. С тех пор никто не бросал вызов Артемону.
— Но это могло случиться?
— Любой человек может бросить вызов вожаку в любое время, когда пожелает. Один выживет, а другой умрет.
— Но мне показалось, ты сказал, что вы выбираете своего вожака?
— Если бы сопернику удалось убить Артемона, мы бы провели голосование, должен ли он стать вожаком. Но ребята так уважают Артемона, что, я думаю, они бы проголосовали за изгнание сидонца.
— Могут ли бандиты проголосовать за то, чтобы предать его смерти?
— Человека никогда не приговаривают к смерти путем голосования, только по приказу вожака, и то только тогда, когда он нарушит наши правила настолько, что только его смерть может все исправить.
— Кто устанавливает эти правила?
— Вожак, с согласия всех мужчин.
Я покачал головой: — Все это звучит немного расплывчато.
— А что здесь не так? Во внешнем мире эти люди вообще не имеют права голоса относительно того, по каким законам они живут или какой человек правит ими. Здесь все равны друг перед другом, и любой может стать вожаком, если у него есть для этого все необходимые преимущества. А что, римский путь лучше?
У меня не было готового ответа.
Действительно ли Артемон убил человека голыми руками? Артемон, влюбленный юнец, которого я видел прошлой ночью? Неудивительно, что Исмена так настаивала, чтобы я не заявлял о своих правах на Бетесду.
В так называемом «Кукушонке» было нечто большее, чем казалось на первый взгляд, это было ясно. Но могли ли притянутые за уши идеи Менхепа о царском происхождении Артемона оказаться правдой?
Менхеп сравнивал своего любимого вожака с Александром и Моисеем, но меня поразило другое сравнение: Ромул, первый царь Рима. Мой первый взгляд на хижины вокруг лагуны напомнил мне Хижину Ромула, эту почитаемую достопримечательность в самом сердце Рима, с любовью поддерживаемую бесчисленными поколениями, чтобы римляне никогда не забывали о своем скромном происхождении. Рим начинался как деревня таких хижин - на самом деле, как деревня бандитов, ибо вначале братья-близнецы Ромул и Рем были вне закона, которые приобретали все большее богатство и власть по мере того, как привлекали к себе все больше и больше преступников, пока в Риме не стало так много мужчин, что они украли сабинянок - заключительный акт бандитизма, - а затем остепенились и стали респектабельными последователями респектабельного царя. Или, возможно, не столь респектабельного, поскольку первым действием царя Ромула было убийство своего близнеца. Кровопролитное соперничество внутри египетской королевской семьи было ужасающим, но разве не так же было, когда в Риме появились цари?
