Два дня потратил Фредериксон, чтобы выяснить, что Вилла Лупиджи находится не в окрестностях Неаполя. Ещё день ушёл на то, чтобы отыскать возчика, который за последние крохи запасённых Харпером денег указал направление и растолковал дорогу. До виллы был день пути на север по-над морем.
— Охраняется, наверно. — предположил Шарп.
— Какой глубокомысленный вывод! — резко заметил Красавчик Вильям.
— Идти, пожалуй, лучше ночью. — Шарп старался не обращать внимания на дурное расположение духа капитана.
— Когда выдвинемся? — Харпера напряжённость, возникшая между друзьями, выводила из себя, и он прикладывал все силы, чтобы разрядить обстановку.
— Выдвинемся, как стемнеет. — решил Шарп, — У виллы будем на рассвете, день понаблюдаем, ночью нападём. Вы не возражаете, Вильям?
— С чего бы мне возражать?
Когда они покинули постоялый двор, солнце уже скрылось за горизонтом. Неряшливо одетые стражники на городской заставе не обратили на путников никакого внимания. Задымленный вонючий город остался далеко позади, и лишь тогда у Шарпа отлегло от сердца. Было приятно чувствовать под ногами дорогу и знать, что в конце её ожидает простая солдатская работа. То, что можно сделать быстро и жёстко. На войне всё было просто, сложности принёс мир. С поимкой Дюко закончится ясность, и снова начнутся сложности. Джейн и Люсиль. Имена их отдавались в мозгу Шарпа в такт шагам. Хочет ли его возвращения Джейн? Какую из них он хочет сам? Вопросы теснились в шарповой голове, и ни на один из них у него не было ответа.
Ночь выдалась тёплая и безветренная. Луна взошла над Везувием и брезгливо убралась от его дыма к морю. Дорога светлой лентой пролегла меж чёрных полей. Где-то в стороне глухо вздыхал прибой. Сова ухнула, пролетая над троицей стрелков, и Харпер перекрестился. Сова — птица смерти.
Около одиннадцати друзья сошли с дороги и расположились в рощице падубов. Там они содрали с себя штатские тряпки и облачились в зелёные мундиры. Не рано ли, думал Шарп, до виллы ещё шагать и шагать. Впрочем, сомнения развеялись, стоило стрелку почувствовать на боку тяжесть палаша.
— Так лучше, правда? — Фредериксон пристегнул к поясу саблю.
— Гораздо. — отозвался Шарп.
Капитан вытащил саблю из ножен, оглядел лезвие и примирительно сказал:
— Вы уж простите мне мою резкость, Ричард. Я, наверно, обидел вас.
— Не то, чтобы очень. — смутился Шарп.
— Простите. Ради Бога, простите.
Радость от того, что натянутость меж ним и Фредериксоном исчезла, сменилась острым приступом вины, едва Шарп вспомнил о Люсиль.
— Вильям… — начал майор, но осёкся.
Момент для признания был не слишком подходящий. Харпер, услышав извинение капитана, довольно лыбился, и Шарпу расхотелось откровенничать:
— Я тоже, Вильям, вёл себя не ангельски.
— Это всё мир. — улыбнулся Фредериксон, — К чёрту мир! Да здравствует война!
Он отсалютовал друзьям саблей. Боевой азарт проснулся в Шарпе. К чёрту мир, думал майор, к чёрту Джейн, к чёрту Россендейла, к чёрту Люсиль! Да здравствует война!
Выбравшись из падубов, друзья обогнули спящую деревню. Лаяли учуявшие перехожих чужаков собаки. Ниже селения, у самого моря, белели мраморные колонны. Фредериксон датировал их поздней Римской империей и, хоть с ним никто не спорил, принялся с жаром доказывать свою точку зрения. Далеко за полночь дорога вильнула в глубокую расщелину, тёмную, как спуск в ад.
Друзья остановились.
— Паршивое местечко. — высказался Харпер.
— Для засады идеально. — поддержал его Фредериксон.
Шарп поморщился. Лезть во мрак не хотелось. Выбора, однако, не было. Пытаясь обойти расщелину, стрелки могли заблудиться.
— Хочешь-не хочешь, а идти придётся. — подвёл итог Шарп.
Крутые склоны оврага поросли кустарником. Желая осмотреться, Шарп полез наверх, но лишь без толку ободрал ладони о ветки ежевики. Дно лощины то поднималось, то опускалось, и за очередным извивом открылся относительно прямой участок, тянущийся километра три, расширяясь и переходя в равнину, отчёркнутую сбоку пляжем. Пустынность пейзажа и царящая вокруг тишина убаюкивали, будто говоря: это не Испания, где враг притаился за каждым кустом, это мирная благословенная Италия. На севере, далеко впереди, гнилыми зубами чернели низкие горы. Где-то там стрелков ожидала Вилла Лупиджи. Шарп мотнул головой, указывая на горы друзьям:
— Конец нашего пути.
Фредериксон задумался. Харпер замурлыкал под нос что-то на гэльском. Капитан, поотстав от идущего первым ирландца, вполголоса поинтересовался у Шарпа:
— По-вашему, он найдёт себя вне армии?
— У Патрика редкий талант всюду чувствовать себя, как рыба в воде.
— Счастливчик. — вздохнул капитан, — Мне бы так.
— Да бросьте, Вильям. Вам на войне везло, неужто в мирной жизни не повезёт?
— Дай-то Бог. Если женщине-свинье повезло, значит, и у меня надежда есть.
Офицеры замолчали. Харпер пел всё громче, и эхо металось меж отвесных стен расселины.
Фредериксон поправил на плече ремень винтовки:
— Харпер счастлив в браке?
Догадываясь, куда клонит капитан, Шарп ответил:
— Очень. Какой бы субтильной ни казалась его Изабелла, хватка у неё железная.
Фредериксон жадно ухватился за ответ друга:
— Как и у мадам Кастино, правда?
— Правда.
— В жизни ей досталось.
— Бывает и хуже. — кисло заметил Шарп.
— Бывает, конечно. Только у неё бытьё — не мёд. Семья погибла, поместье на ней, а она не жалуется. Сильная женщина.
Шарп сделал попытку сменить предмет беседы:
— Сколько, по-вашему, нам ещё идти по оврагу? Километр, полтора?
— Да, наверное. — невпопад согласился Фредериксон и воодушевлённо продолжал гнуть свою линию, — Знаете, я для себя решил: еду в Лондон, выхожу в отставку и пулей в Нормандию! Когда, пользуясь вашей метафорой, не удалась эскалада[17], надо вести осаду по всем правилам. Крепости берут упорством. Так?
— Ну… Так.
— А уж я-то буду упорнее упорных. Засуну куда подальше гордыню и буду осаждать мадам Кастино, пока она не скажет: «Да!»
Признания было не избежать.
— Вильям. — сглотнул слюну Шарп.
— Да, Ричард? — будущее счастье с Люсиль, нарисованное капитану воображением, наполнило его благодушием.
— Мне надо вам кое-что сказать… — начал Шарп, ужасаясь тому, что собирается сделать.
На долю секунды он поддался искушению оставить всё, как есть, забыть о Люсиль Кастино, пусть сама выпутывается, когда к ней прилетит окрылённый надеждой Фредериксон.
