— Кто-то знал, — вздохнул Заруцкой. — А пропустить врага нам не годится. — Заруцкой после войны хорошо жить собирался, а на войне, коли надо, жизнь отдаст.
— Тож и я полагаю. Честь свою на жизнь менять не пристало.
Французы открыли огонь. Первые ядра упали с недолетом, на болотистый лужок, взметнув черные фонтаны то ли земли, то ли жидкой грязи. Второй залп ушел за рощу, перемахнув «бивак». Третий упал точно. Летней грозой раскатилась канонада. Щедро жгли порох французы. Взгорок густо окутался белым дымом; озарялся вспышками огня при выстрелах. За рощей падали ядра, сметая пики, визжала картечь. Там тоже уже что-то дымилось и клубилось. Поднялась над ней туча всполошенных ворон. Стая кружила, сметалась словно ветром черным облаком в сторону, но не уходила вовсе в леса. Умная птица знала — после такого грохота и дыма останется много поживы, не на один день.
— Заруцкой! — окликнул князь. — Пришли, голубчик, нашего артиллериста.
— Я здесь, господин полковник.
— Скажи-ка мне, капитан, сколько французу положено на орудие зарядных ящиков на походе?
— В конной артиллерии, господин полковник, два. Семьдесят ядер и семьдесят картечей по тридцать пуль в стакане.
— А сколько они уже выстрелили, считал?
— Так точно! Сейчас обедняют.
И точно — неожиданно пала тишина. Только со стороны противника слышались резкие крики да истошно хрипло галдела воронья стая. Беспорядочный людской гомон сменился четкими словами команды. Со взгорка ринулась вниз тяжелая конница, большим числом. По дороге она вытянулась в линию, охватила лужок и лавой пошла на рощицу, стремясь захватить разгромленный стан противника и довершить дело, добивая раненых и собирая добычу.
Да не тут-то было! Влетели в болото. Забились кони, замесили грязь, залились испуганным ржаньем. Иные всадники не удержались в седлах, иные, бросив лошадей, рванулись обратно к дороге. Тут-то их и встретили стрелки. Залпами, почти невидимые, из укрытия.
— Славно! — обрадовался князь.
Смешались французы, но быстро оправились, залегли, хоронясь за коней, начали отстреливаться, а на выручку им уже спешил со взгорка пехотный полк, выставив штыки.
— Капитан! — скомандовал князь. — Выкатить орудие! Живо!
Капитан Морозов, уже немолодой, но живой и ловкий, едва орудие оказывается на позиции, становится рядом, поднимает над головой обнаженную саблю.
— Наводи, братцы. Картечью… Пали!
Пушка подпрыгивает и откатывается, полыхнув огнем и оглушив грохотом.
— Наводи, братцы. Пали!
От наступающего полка отделяется арьергардная рота, делает полуоборот и движется на орудие. А полк продолжает угрожающе спускаться к роще.
Морозов переносит огонь, дробит картечью гренадерскую роту. Но она неудержимо близится, готовясь броситься в штыки. Пушечный расчет работает лихорадочно. Время от выстрела до выстрела все короче и короче. А это берет много сил и сноровки. Пробанить ствол, загнать картуз с порохом, запыжить, закатить ядро или картечный стакан, снова пыж, снова наводка в цель — выстрел! И начинай сначала, срывая ногти, сбивая пальцы, едва держась на ногах от тяжелой работы.
Пушка бьет уже чуть ли не в упор по наступающим. Атака захлебывается.
— Молодцом, капитан! — кричит князь. — Быть тебе майором! Добавь-ка!
Но тут первая шеренга гренадер падает на колено и дает залп из ружей. Вторая шеренга бьет стоя, над их головами. Орудие стоит на открытом месте, не защищено бруствером — расчет уничтожен. Французы зло и весело кричат и вновь бросаются в атаку.
Капитан Морозов бежит им навстречу, занеся над головой саблю. Срубает одного солдата, валит другого. И падает, получив от третьего удар штыком в грудь — не быть капитану майором. Набежавшие солдаты остервенело колют упавшего штыками.
Из-за баньки вылетают гусары — всего-то их ничего, горсточка, — впереди Заруцкой. В правой руке сабля, в левой — пистолет. Пошла рубка. Гусары яростно вертят своих коней, бросают их вправо и влево, поднимают на дыбы, стараясь уберечь от вражеских штыков. Над полем — звон и стук сабель, треск пистолетных выстрелов, крики бешенства и боли.
Старый князь с ординарцами бросается в гущу схватки. Князь, откинув в сторону больную ногу в какой-то чуне, смешон и грозен. Удары его по-молодому точны и неотразимы. Но на него наседают. К нему пробивается Заруцкой. Лицо его забрызгано кровью, левая рука висит плетью, по ней течет алое и крупно капает на землю.
— Уходите, полковник! — кричит он, морщась. — Уходите, я прикрою!
— Молчать! Где Алешка? Говорил, что надо одним кулаком ударить! Где чертов Волох?
Чертов Волох еще неизвестно где, а эскадрон Алексея появился на взгорке, в тылу противника, где стояла карета в окружении охранения и сгрудились «вагенбургом» фуры, смял и разметал кирасир, рассыпавшись, бросился в схватку.
Один из гусар, отчаянный, оторвался от эскадрона, подлетел к карете, снял пистолетом кучера, срубил форейтора и, схватив его коня под уздцы, погнал карету вниз по дороге. Туда, где поспешно разворачивался к атаке пеший французский полк. А за каретой с отчаянным воем помчались, вытянувшись в струнку, борзые.
Той минутой эскадрон Алексея с такой яростью налетел на гренадер, что оставшиеся на ногах стрелки воткнули ружья штыками в землю и подняли руки.
— Батюшка! — в сердцах воскликнул Алексей. — Нешто можно с такой ногою в бой бросаться!
— А я не ногой, я саблей воюю. — Князь взмахнул саблей, сбрасывая с клинка кровь, кинул в ножны. — Где шлялся? Где Буслай? Где Волох с казаками?
— Волох-то? — Алексей оглянулся. — Да вон где. Карету гонит. В атаку пошел.
— В атаку, — проворчал князь. — Гляди, кабы он таким галопом эту карету в донские степи не угнал.
А внизу складывалось худо. Сдержать малыми силами конницу, не выпустить ее из болота удалось, но полк почти полного состава наступал неудержимо. И уже был готов к атаке. Взбодрились и загнанные в болото. Сосредоточились, изготовились, утопая до колен в грязи, двинулись к дороге. Однако из рощицы, что позади, вдруг выступил небольшой отряд казаков и начал беглый обстрел. Снова ударили стрелки, спрятанные в русле ручья, превращенном в траншею. Попав под перекрестье огня кавалеристы без коней, заметались, рассеялись и, в общем, бесславно вышли из боя. Да тут еще на изготовившийся полк налетела сверху тяжелая карета шестерней. Разметала в обе стороны ряды солдат, промчалась, круша все, что попадало под копыта и колеса, пробила брешь, которой пронеслись, рыча и лязгая зубами, озверевшие собаки. Да тут еще, с неожиданной стороны врубился в пехоту эскадрон Буслая.
