Снова стоит адмирал неподвижно на мостике, и Диего, украдкою покосившись на него, содрогается, – так он страшен, этот высокий, мощный, седой человек. Не чудится ли ему что-нибудь? Может быть, он заклинает злых духов? Иначе, почему же он такой страшный? И Диего торопится шмыгнуть, спрятаться куда– нибудь, где бы «дурной» глаз не мог упасть на него; крестится старательно большим крестом со лба на грудь, с левого плеча на правое: Madre[5] – шепчет он, весь позеленев от страха. Этот великан там наверху… кто знает, с какими силами он водится?!
В течение следующих дней, на пути к Канарским островам, где им предстоит чиниться весь конец августа и начало сентября, настроение команды понемногу улучшается, становится менее напряженным. Что ж, пока что они еще в знакомом мире, и нельзя же чувствовать себя несчастными изо дня в день, из недели в неделю подряд! Диего, вспомнив забытые было песни, изливает сердце в страстных, грудных звуках, он полон сладких речей и слов, как же них—тысячи желаний, и все свободное время – а его больше, чем нужно, благодаря прекрасной тихой погоде – играет на палубе в кости, вытряхивает из стакана вероломные костяшки и зорко следит—сколько очков выкинул, сам похожий головою и лицом на костяшку о пяти очках. Играют не впустую: деньги и ценности, имеющиеся у команды, то и дело меняют хозяев, переходят от одного Диего к другому и опять обратно, по нескольку раз. То тот, то другой оказывается то богачом, обладателем всего движимого имущества команды, предметом всеобщего подобострастного восхищения, то опять нищим, но к кому бы ни перешло добро, оно, как говорится, остается в семье. Игра ведется горячо, иногда не без опасности для жизни и целости разных частей тела; кровь вскипает, Диего возмущается до глубины души, когда ему не везет; он ставит на кон все, что имеет, проигрывается в конце концов до рубашки, и видно, как он шевелит губами, давая Деве Марии обеты, если она ему поможет; а когда все-таки проиграет, – срывает с себя рубашку и хватается за образок с проклятием, которого нельзя повторить. Последней ставкой служит самый образок; когда же проигран и он, Диего, голый язычник, ставит на карту свои волосы, свою жизнь, невесту, свою долю в царстве небесном, все, что угодно, пока счастье снова не обернется к нему лицом!
На следующий день Диего может отыграть все свои собственные вещи и выиграть немалое количество чужих. Для разнообразия играют и в карты – кто умеет; для этого нужно уметь считать побольше. Не знающие счета матросы довольствуются ролью зрителей; многочисленный кружок профанов с интересом следит за несколькими чародеями, которые сидят на палубе в центре кружка, поджав под себя голые ноги, и колдуют; каждый держит в руке веер из карт с апокалипсическими пестрыми фигурами. Колода карт – это книга счастья, и нельзя перелистывать ее без волнения; возникают недоразумения, игроки пронизывают друг друга подозрительными взглядами, яростно тычут в палубу пальцами, зловеще кивают и снова тасуют карты и снова сдают одну за другою, пристукивая кулаком по палубе, словно кузнец тяжелым молотом, и приговаривая: Spadlie, Basta, Ponto!.. Партнер уничтожен! Морщат лбы, задумываются, швыряют сразу все карты и передвигают червонцы из одной кучки в другую; все это непонятно для непосвященных в премудрость, которые сидят и только дивятся: и как это все умещается у них в голове?! С карточными фигурами все знакомы: это ландскнехты, короли и дамы – прелестные и единственные на корабле, увы! Диего бурно прижимает одну карту к своей груди обеими руками, нежно ласкает; это дама червей – дама сердечной масти. Ох… да, да!
Да, с Диего что-то творится. Увидав бочку с водой, он обнимает ее, расточает ей нежные слова; говорит разнеженным голосом, поет вечерние молитвы и готов умереть от тоски; он то весел, то мечтателен, то остроумен, но всегда не особенно благопристоен; мало что не настраивает его фантазию на известный лад. Паруса надулись – он причмокивает: ого! какая упругая грудь! Мачта кажется ему такой стройной, что он не может не обнять ее; он посылает воздушные поцелуи и объясняется в любви «Нинье» – сестренке, плывущей неподалеку На «Пинту» никакого, внимания, – это судно мужского рода, а вот сестренка очень мила; как славно она приседает в волнах, совсем по-девичьи ныряет грудью, и пена на ее форштевне, словно кружевной воротник на девичьей шейке, а упругая белая грудь паруса – ого!..
Меняется настроение к лучшему и на самом верху: адмирал время от времени открывает рот и даже разок спускается со своей высоты, чтобы побыть с простыми смертными на средней палубе. Диего при этом случае открывает, что у таинственного человека приятная, добрая улыбка, и в известном смысле он наименее притязательный человек на всем корабле.
Видит его Диего и погруженным в вычисления и в разные алгебраические штуки; адмирал ежедневно вывешивает свою астролябию[6] на солнце и предоставляет инструменту и стихиям действовать друг на друга – к немалому смущению и страху Диего. В сущности, этот колдовской круг с таинственными буквами следовало бы сжечь вместе с его владельцем, если бы безопасность корабля не зависела от этих дьявольских штук… Брр! Смотреть гадко! По ночам адмирал наставляет на небо свою трубу и следит за звездами, назойливо, нисколько не стесняясь создателя; надо полагать, это необходимо для верности курса, но Диего все это очень не по душе.
Вахта на руле – самые тяжелые часы для Диего. Править-то рулем легко, но к соседству компаса ему привыкнуть трудно; компасная стрелка наводит на него жуть, двигаясь под своим стеклянным колпаком, как живая, и все время тыча острием на север, как бы ни повернулся корабль; с этим-то и сообразуется рулевой, правя курс, но все-таки стрелка внушает ему отвращение своим трепыханием, как некоторые червяки или гусеницы со щупальцами. По ночам у Диего даже волосы дыбом встают, когда он взглянет и увидит при свете фонаря, что стрелка мечется по кругу, словно разнюхивая. Ясное дело, ею водят какие-то нечистые силы, но Диего их знать не знает, он крестится и правит рулем, сообразно указаниям стрелки, а все остальное дело кормчего, и пусть грех падет на его голову.
Что касается адмирала, то он спокоен; он как будто, наконец, глубоко перевел дух, сложил весла и ждет, что будет. Он вышел в море, его дело плыть, и он с каждым днем чувствует себя все более и более в своей стихии.
Плыли они, как и следовало, к югу. Осень подвигалась, но погода с каждым днем становилась теплее! Да, старость коснулась его своей рукой, у него украли лучшие годы, прости молодость, но теперь он, с каждым часом становясь старше, становится и ближе… к чему? К вечному лету – говорило солнце, говорил чудесный мягкий воздух, становившийся день ото дня все прекраснее, говорил попутный ветер, говорили волны, спокойно катившиеся впереди, как многочисленный передовой отряд в голубых мундирах, говорили звезды, да, звезды!
