Деревня, собственно, состоит из одной широкой улицы, покрытой ямами и ухабами, так что подниматься и спускаться по ней дело нелегкое. Улица эта служит естественной границей между Валахией и Трансильванией. По ней проходят стада коров, овец и свиней, по ней шагают торговцы мясом, свежими фруктами и зерном. Редкие путешественники отваживаются идти пешком по этой дороге, вместо того чтобы добираться поездом из Колошвара через долину Марош.
Почва в долине, окруженной горными хребтами Бихор, Ретьезад и Паринг, славится плодородием, а недра — богатством: здесь и копи, которые дают ежегодно более 20 000 тонн каменной соли Тордьг; и целые предгорья близ Парада, на протяжении семи километров состоящие из поваренной соли; здесь и шахты Торожко, где добывают свинец, свинцовый блеск, ртуть, железо (разработки железных руд начались тут еще в X веке); и шахты Вайда-Хуняд, поставляющие минералы для выплавки высококачественной стали; здесь и угольные разрезы в окрестностях Гатцега, а в Ливадзеле и Петрошани обнаружен настоящий неисчерпаемый клад, залежи угля тут оцениваются в 250 миллионов тонн. И наконец, неподалеку от города и замка Оффенбанья в районе Топанфальва добывают золото. Почти все тамошние жители на домашних мельницах перемывают песок Вереш-Патака (так называемый «Пактол Трансильванский»), ежегодно экспортируя драгоценного металла на два миллиона франков.
Казалось бы, такой благословенный край, такая щедрая природа! А людям не становится жить лучше, и никакой им нет пользы от индустриального прогресса. И если в городах Торожко, Петрошани, Лоньяй появились современные индустриальные предприятия, а в менее крупных городах и селениях возникли веревочные мастерские, налажено производство скобяных изделий, построены склады, магазины и рабочие кварталы с каменными домами, украшенными балконами и верандами, то в деревнях Вулкан и Верст ничего этого нет и в помине.
Около шести десятков разбросанных по обеим сторонам единственной улицы глинобитных домов с подслеповатыми оконцами мансард и фигурными крышами; ветхие, покосившиеся, крытые соломой сараи и хлевы; колодцы, из которых воду достают с помощью журавля и бадьи; два или три пруда с дождевой водой, что струится ручейками по камням — такова деревня Верст, затерявшаяся в горах. Все это убожество скрашивает, однако, буйная зелень и цветы, которые здесь всюду: в палисадниках под окнами, на дверях и на стенах домов, сплошь увитых диким виноградом. В густой траве старинным золотом отливают прошлогодние сухие стебли; высоченные тополя, вязы, буки, ели, клены поднимаются по склонам гор позади домов. А еще выше — горная седловина и высокие вершины, синеющие в тумане, сливающиеся с голубизной небес.
В Версте, как и во всей Трансильвании, не в ходу ни немецкий, ни венгерский — все, включая цыган, живущих в большинстве деревень комитата, говорят только по-румынски. Цыгане обычно перенимают язык и религию той страны, где живут. Вот и в Версте целый их клан с «воеводой» во главе поселился в ветхих с остроконечными крышами хижинах, между которыми носятся стайки чумазых ребятишек. Оседлые цыгане по своим нравам и обычаям заметно отличаются от кочевых, что бродят по Европе. Они исповедуют православие, как и все местные жители. Духовный пастырь деревни Верст — поп — живет в соседней деревне Вулкан, до которой отсюда около полумили.
Цивилизация, точно вода или воздух, проникает в малейшую щель и стремительно меняет жизнь людей. Но в южную часть Карпат, о которой идет речь, кажется, еще не донеслось ни малейшего веяния перемен. Недаром же Элизе Реклю сказал о Вулкане: «Это — окраина цивилизации в валашской долине Силя». Так стоит ли удивляться, что Верст — одна из самых глухих деревень комитата Колошвар. Что еще можно сказать о деревушке, где каждый житель рождается, живет и умирает, ни на один день не покидая родных мест?
Были в Версте и школьный учитель, и судья. Правда, магистр Эрмод мог научить своих учеников лишь тому, что знал сам, а сам он едва умел читать и с грехом пополам считать. Что до прочих наук — истории, географии, литературы — учитель знал только народные песни и легенды, зато хранил их в памяти великое множество. И еще он был большой дока по части народных поверий и местных обычаев, так что ученики все-таки могли извлечь кое-что из его уроков.
Ну, а что сказать о судье Кольтце? Это невысокий румын лет пятидесяти пяти — шестидесяти, седоватый, но черноусый, с большими добрыми глазами, крепко сбитый как истый горец, носит широкую войлочную шляпу, пояс с большой пряжкой, безрукавку и короткие пузырящиеся штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги. Кольтц здесь скорее староста, нежели судья, и, хотя ему приходится иногда разрешать споры соседей, он предпочитает прежде всего управлять жизнью деревни. Через руки судьи проходят все акты купли-продажи, при этом кое-что перепадает и ему самому. Не прочь сей законник и поживиться дорожной пошлиной с путешественников, туристов и торговцев.
Благодаря всем этим доходам страж порядка и справедливости сколотил приличное состояние, и если крестьяне комитата по большей части живут в ужасающей нищете и их землями вот-вот окончательно завладеют еврейские ростовщики, то судье опасаться за свое будущее не приходится. Его имущество, свободное от ипотеки, то есть не заложенное, оценивается в кругленькую сумму, и он никому ничего не должен. Напротив, многие из жителей деревни — его должники, но Кольтц старается не слишком притеснять и без того обездоленных бедняков. У него прекрасные пастбища, отлично возделанные поля, где применяются новейшие методы ведения сельского хозяйства. Судья любит прогуливаться по собственным владениям и по праву гордится своими виноградниками, которые приносят немалый доход.
Дом богача конечно же самый красивый в деревне. Он выстроен на краю террасы, замыкающей длинную, поднимающуюся в гору улицу. Каменный дом со входом между третьим и четвертым окнами окружен садом. Все тонет в зелени, все оплетено плющом; два высоких бука словно шатром накрывают соломенную крышу; за домом — вверх по склону горы — огород и фруктовый сад. Комнаты в доме просторные, чистые, отдельно столовая, отдельно спальня, вся мебель — столы, кровати, скамьи и скамеечки — резная и расписная, на полках красуются кувшины и блюда, на потолке — резные балки, с которых на лентах свисают кувшины и вазы; на окнах яркие занавески, у стен — узорчатые, покрытые выделанными шкурами сундуки — они служат и чемоданами и шкафами. На беленых стенах — портреты румынских патриотов, в том числе и популярного героя XV века воеводы Вайды-Хуняды.
Этот роскошный дом, разумеется, велик для одного человека. Но судья Кольтц не одинок. Хотя жена его умерла лет десять назад, у него осталась дочка, прекрасная Мириота, вызывающая всеобщее восхищение и в Версте, и в Вулкане. Слава о красавице идет по всей округе. Девушку вполне могли бы назвать каким-нибудь из тех языческих имен: Флорика, Дайна или Дориция, которые так любят в валашских семьях. Но ее назвали Мириотой, то есть «овечкой». Двадцатилетняя кареглазая блондинка с прелестным личиком была стройна и грациозна. Да и наряд необыкновенно шел ей: красная блузка с вышивкой по вороту, на манжетах и плечах; юбка, перетянутая поясом с серебряной пряжкой, а поверх — катринца, как бы двойной фартук. На ногах у Мириоты желтые кожаные сапожки, на голове косынка; лента, вплетенная в косу, скреплена металлической заколкой.
