Наконец настало долгожданное воскресенье. Руссо все подготовил уже с вечера: старательно начистил башмаки, достал из шкафа серый кафтан, легкий и в то же время теплый, чем привел в совершенное отчаяние Терезу, утверждавшую, что для подобных занятий вполне достаточно блузы или холщового балахона, но Руссо, ничего не отвечая, поступал по-своему; крайне заботливо он осмотрел наряд, не только свой, но и Жильбера, в результате чего туалет последнего обогатился безукоризненными чулками и новенькими башмаками — это был сюрприз Руссо.
Был приготовлен новый холст для собранных растений; не забыл Руссо и свою коллекцию мхов, которой предназначалось сыграть некую роль.
Нетерпеливый, как младенец, Руссо раз двадцать бросался к окну посмотреть, не карета ли г-на де Жюсьё катит по улице. Наконец он увидел великолепно отлакированный экипаж, лошадей в богатой сбруе, огромного кучера в пудреном парике, стоявшего перед дверью, и бросился к Терезе, крича:
— Приехал! Приехал! — а потом стал торопить Жильбера: — Живей! Живей! Карета ждет!
— Ну уж коль вы так любите разъезжать в каретах, — язвительно заметила Тереза, — то почему бы вам не потрудиться, чтобы иметь хотя бы одну, как господин Вольтер?
— Что такое? — буркнул Руссо.
— Вы же сами всегда говорите, что таланта у вас не меньше, чем у него.
— Я этого не говорю, слышите вы? — завопил Руссо. — Повторяю вам, не говорю!
И вся его радость испарилась, как случалось всякий раз, когда при нем произносили имя ненавистного врага.
К счастью, вошел г-н де Жюсьё.
Он был напомажен, напудрен и свеж, как весна; кафтан из плотного индийского атласа красно-сине-серого цвета, камзол из бледно-лиловой тафты, тончайшие белые шелковые чулки и золотые пряжки составляли его несколько странный наряд.
Комната сразу же наполнилась целым букетом ароматов, вдыхая который Тереза даже не пыталась скрыть свое восхищение.
— Ого, как вы вырядились! — заметил Руссо, искоса поглядывая на Терезу и мысленно сравнивая свой скромный наряд и объемистое снаряжение собирателя гербария с элегантным туалетом г-на де Жюсьё.
— Я просто боюсь, что будет жарко, — объяснил элегантный ботаник.
— А лесная сырость! Да ваши шелковые чулки, если мы будем собирать растения на болоте…
— Ну что ж, поищем другие места.
— А водные мхи — мы что же, не будем ими сегодня заниматься?
— Не тревожьтесь об этом, дорогой собрат.
— Можно подумать, что вы собрались на бал, к дамам.
— А почему бы не почтить, надев шелковые чулки, самую прекрасную из дам — Природу? — ответствовал несколько смущенный г-н де Жюсьё. — Разве такая возлюбленная не стоит того, чтобы пойти ради нее на расходы?
Руссо не стал спорить; как только г-н де Жюсьё заговорил о природе, он тут же согласился с ним, поскольку полагал, что для нее малы любые почести.
Что же касается Жильбера, то, несмотря на весь свой стоицизм, он не без зависти поглядывал на г-на де Жюсьё. Он уже обратил внимание на то, что многие молодые франты еще более подчеркивают свои природные преимущества нарядом, понял игривую полезность элегантности и мысленно сказал себе, что атлас, батист, кружева придали бы очарования его юности и что, будь он одет не так, как сейчас, а как, скажем, г-н де Жюсьё, Андреа при встрече, несомненно, остановила бы на нем взгляд.
Крепкие лошади датской породы шли крупной рысью. Через час после выезда ботаники вылезли в Буживале из кареты и повернули налево по Каштановой аллее.
Эта прогулка, восхитительная и сегодня, в ту эпоху была не менее прекрасной, поскольку часть холма, по которой предстояло пройти нашим исследователям, была засажена деревьями уже при Людовике XIV и являлась предметом его неизменных забот, так как этот монарх весьма любил Марли.
Каштаны с шероховатой корой и огромными узловатыми ветвями самой причудливой формы, которые наводили на мысль то о змее, обвившей ствол, то о быке, сваленном на бойне мясником и извергающем потоки черной крови; яблоня с моховой бородой; гигантские ореховые деревья, листва которых в этот июньский день являла всю гамму оттенков от желто-зеленого до зелено-синего; безлюдье, живописная пересеченность местности, идущей в сени старых деревьев на подъем и вдруг обрывающейся острым гребнем на фоне тусклой синевы неба, — короче, величественная, ласковая и меланхолическая природа преисполнила Руссо невыразимым восторгом.
Если же говорить о Жильбере, то вся его жизнь была сосредоточена в одной-единственной мысли:
«Андреа покидает флигель в саду и уезжает в Трианон».
С вершины холма, куда поднялись трое ботаников, был виден квадратный замок Люсьенна.
У Жильбера при виде этого замка, откуда ему пришлось бежать, переменилось направление мыслей, воскресли малоприятные воспоминания, правда, без малейшей примеси страха. И то сказать, он шел последним, впереди него шествовали два его покровителя, и потому Жильбер чувствовал себя вполне уверенно, так что на Люсьенну он смотрел, как потерпевший кораблекрушение смотрит из гавани на песчаную мель, где разбился его корабль.
Руссо, державший в руке маленькую лопатку, начал поглядывать на землю, г-н де Жюсьё тоже; только первый искал растения, а второй смотрел, куда бы ступить, чтобы не замочить чулки.
— Великолепный Lepopodium! — воскликнул Руссо.
— Прелестный! — согласился г-н де Жюсьё. — Но, может быть, пойдем дальше?
— О, Lysimachia Fenella! Ее стоит взять. Взгляните-ка.
— Возьмите, если она вам нравится.
— Так что же, мы не будем собирать гербарий?
— Будем, будем… Мне просто кажется, что внизу на равнине мы найдем что-нибудь получше.
— Как вам угодно. Пойдемте.
— Который час? — спросил г-н де Жюсьё. — Я одевался в такой спешке, что забыл часы.
Руссо извлек из жилетного кармана большую серебряную луковицу.
— Девять, — сообщил.
— Может, отдохнем немножко? Вы как? — поинтересовался г-н де Жюсьё.
— А из вас никудышный ходок, — заметил Руссо. — Вот что значит собирать растения в тонких туфлях и шелковых чулках.
— Знаете, я, пожалуй, проголодался.
— Ну что ж, давайте позавтракаем. До деревни с четверть лье.
— Только не там, если вы не против.
— Не там? У вас что же, завтрак в карете?
— Взгляните-ка вон туда, в ту рощицу, — показал рукой г-н де Жюсьё.
Руссо поднялся на цыпочках и приставил к глазам ладонь козырьком.
— Ничего не вижу, — сообщил он.
— Видите, там крыша деревенского дома.
— Не вижу.
— Ну как же, на ней еще флюгер. И стены соломенно-желтые и красные. Этакая пастушеская хижина.
