И так со временем мрачная церемония человеческого жертвоприношения (за что римляне, кстати, сурово осуждали своих заклятых врагов карфагенян) перевоплотилась просто в спорт. Кровавый и жестокий, но очень популярный и любимый.
Изменилось и положение гладиаторов, и отношение к ним общества. Если раньше человек, вынужденный выступать на арене, считался изгоем, достойным всяческого презрения, то теперь имена знаменитых бойцов были у всех на устах, им ставили памятники и роскошные надгробия, их приветствовали тысячеголосой овацией, а молодые девушки из приличных семей со слезами на глазах вздыхали томно при виде могучих фигур своих кумиров.
Даже родовитые римляне уже не считали для себя чем-то зазорным сражаться в амфитеатре на глазах ревущей толпы. Одних вынуждали к этому долги, другие выбирали такую стезю из жажды сильных ощущений, третьи решали в поединке какие-то споры.
Впрочем, старая сенатская знать по-прежнему оставалась консервативной в своем отношении к подобным эксцессам и гневно клеймила тех из своего круга, которые унизились до роли гладиатора. Август, сам очень любивший подобные зрелища, тоже порицал эту порочную практику.
Но пока еще нравы в Империи не упали столь сильно. То ли будет через несколько десятков лет, когда на арену полезут все, кому не лень, даже женщины. А такие цезари, как Коммод или Каракалла, самозабвенно влюбленные в ритуал гладиаторских боев, мало того, что начнут выступать сами, так еще и без тени смущения будут принимать деньги за одержанные победы и кланяться зрителям, благодаря их за поддержку.
С появлением моды на подобные зрелища возникла и необходимость иметь специальные места для их устроения. В прежние годы поединки обычно проходили на римском Форуме, но затем — ввиду все большего числа желающих посмотреть состязания — принялись возводить специальные здания, амфитеатры.
Здесь, правда, столицу опередила провинция — первые подобные сооружения возникли в Капуе и Помпеях. Но затем и в самом Вечном городе соратник Юлия Цезаря Гай Курион возвел деревянный амфитеатр; самолюбивый диктатор последовал его примеру и воздвиг еще один.
Деревянные строения часто горели — пожары в Риме бушевали чуть ли не ежедневно, пока не была создана стража вигилов, которая повела успешную борьбу с этими бедствиями. И вот наконец в семьсот двадцать четвертом году от основания города приятель Августа Тит Статилий Тавр за свой счет выстроил монументальный каменный амфитеатр, вмещавший до шестидесяти тысяч зрителей. Именно здесь с тех пор проходили все наиболее значительные представления, хотя время от времени возводились и другие арены, по большей части недолговечные.
Впрочем, и амфитеатр Статилия не уберегся от пламени — здание сгорело через восемьдесят лет после своего открытия во время страшного пожара при Нероне. Но тогда вообще была уничтожена половина города.
Ну а затем династия Флавиев воздвигнет свое детище — знаменитый Колизей, который переживет века.
* * *
Амфитеатр постепенно заполнялся зрителями. Народу было очень много, наверняка не всем удастся занять местечко, но люди не суетились, не толкались, двигались чинно и организованно. Ведь за порядком бдительно следили вигилы с дубинками, а кому хочется провести такой день в участке? Ладно, не получится здесь, так можно ведь пойти и в цирк, и в театр, а то и просто поваляться на травке, потягивая цезарское винцо. Праздники продлятся не один день, еще успеется.
И сословные различия сегодня не очень-то соблюдались — всадники и патриции стояли в одной очереди с простолюдинами. Но, правда, у большинства из них были постоянные, зарезервированные места на самых удобных скамьях, так что можно не волноваться.
Густые потоки жаждущих зрелища медленно текли в амфитеатр через настежь распахнутые вомитории.
Лишь один вход был специально оставлен для устроителя игр и членов цезарской семьи. Но ни Друз, ни Тиберий пока не появились — они завернули перекусить и освежиться в дом одного из сенаторов. Придут, когда скамьи уже заполнятся. Без них ведь все равно не начнется, да и достоинство надо блюсти — не будет же цезарь ждать кого-то, пусть его ждут.
Люди рассаживались по местам, смеялись, весело переговаривались, шутили, некоторые — самые азартные — тут же принялись делать ставки, руководствуясь информацией из программок, которые еще за несколько дней до представления раздавали на улицах.
А те, кто успел уже проголодаться, завертели головами по сторонам, высматривая лоточников с жареными пирожками, ароматной кровяной колбасой, орехами, сладостями и прохладительными напитками. Предприимчивые торговцы уже вовсю шныряли по рядам, предлагая свой товар.
Гул стоял над ареной, которая сверкала египетским песком в лучах яркого весеннего солнца. Пока еще кровь не оросила его, но уже скоро, скоро...
Иногда, в жаркие или дождливые дни, над рядами зрителей натягивали специальный шелковый веларий — огромный тент, но сегодня обошлись без этого. Такого расточительства скупой Тиберий уже не мог допустить, о чем прямо заявил Друзу. Тот особенно не настаивал. И так все сделано по высшему классу, долго еще будут в Риме вспоминать эти игры и их устроителя. Популярность ему обеспечена.
Лишь цезарская ложа была снабжена пурпурным, расшитым золотом балдахином, который чуть подрагивал на легком ветру и к которому все чаще обращались глаза нетерпеливых зрителей. Ну, когда же? Пора начинать. Что там они себе думают?
Вот появились чинные весталки и расселись на специально отведенных для них местах. По традиции, они обязаны были присутствовать на всех торжественных мероприятиях, но, независимо от этого, многие из непорочных дев испытывали огромное удовольствие, наблюдая за кровавыми схватками гладиаторов.
Заняли свои скамьи также жены и дочери сенаторов и патрициев. В амфитеатре женщины и мужчины сидели отдельно, лишь для императрицы Ливии сегодня было сделано исключение как для бабки Друза и Германика, от имени которых давались игры, и ее ждало удобное мягкое кресло в цезарской ложе.
Особое место предназначалось и для иностранцев, пребывавших при дворе. Римский народ с интересом разглядывал закутанных в парчу и увешанных бриллиантами парфянских послов, делегатов от различных варварских и полуварварских племен, которые прибыли клянчить милости, внешне невозмутимых, но в глубине души потрясенных всем увиденным великолепием, разных марионеточных царьков карликовых государств, обязанных своей короной Риму и опасавшихся в любой момент лишиться ее, а то и жизни в придачу. Вечный город в политике не терпел сентиментов.
