крайней мере, покинуть их; скорее создающая видимость добра, чем творящая добро. Без воображения, без иллюзий, эта женщина превосходила других скорее рассудком, чем сердцем. Она была вооружена против всех соблазнов. Страх скомпрометировать свое доброе имя защищал ее от всех опасностей». Логика, а не чувства, ближе к арифмометру, чем к человеку. Людовик, снедаемый властолюбием, любовью, мучающийся под бременем власти и объевшийся ею, кажется на ее фоне трижды живым.
Один нюанс ее психологического портрета. Ее, по сути, родственница, герцогиня Орлеанская, сообщала о ней следующее: «Когда она увидела, что хлеб не уродился, она дала приказ скупать его на всех ярмарках. Люди умирали с голода, а она нажила массу денег». Испытав нужду в юности, она ныне уже не могла справиться со своей психологией накопителя, даже не отдавая себе отчета, даже не поставив перед собой вопрос, зачем ей, хоть некоронованной, но все же королеве, деньги, нажитые таким путем?
Кроме, пожалуй, этого подкожного ужаса и бедности, во всем остальном у нее преобладал железный расчет.
Ее благосостояние и положение зависят от короля. Тот же не очень крепок здоровьем. Стало быть, ее задача – найти докторов как можно более искусных. Она добивается изгнания главного врача д’Аксне, своим невежеством убившего Марию Терезию, и на его место ставит Фагоне, который, по словам Сен-Симона, «принадлежал к числу блестящих и сильных умов Европы; любознательный ко всем вопросам, имеющим отношение к его ремеслу, он был выдающийся ботаник, хороший химик, искусный и знающий хирург, отличный врач, замечательный практик…»
Как правило, тайны раскрываются друзьям в минуты душевной расслабленности. Поэтому «она не принимала у себя никого и сама никого не посещала. Исключения делались весьма редко». Чем меньше контактов – тем больше уважения: срабатывает холопский закон, почитающий прежде всего тех, кто тебя презирает…
Она старше короля, к любовным утехам относится весьма спокойно, и поэтому также спокойно, без изображения из себя жертвы, она смотрит на интрижки короля…
У короля причуды в быту и весьма обременительные – что ж, она их перенесет. И поэтому, вопреки своей нелюбви к балам, к многочисленным придворным поездкам, она – даже зачастую больная, с высокой температурой – стоически переносит эти королевские развлечения. Равно как и его привычку открывать настежь окна (он страдал головными болями от переутомления и перебарщивал в молодости с использованием духов), хотя сама страдает от сквозняков. Равно, как и его любовь к ночным разговорам (работая допоздна, он и ночью хотел иметь собеседника), хотя Франсуаза любила рано ложиться спать.
А в общем, они учились жить друг с другом, принимая и стараясь не осуждать привычки друг друга – оба уже были людьми не первой молодости. Переделывать в этом возрасте – только ломать. Притирание – единственный способ совместного проживания.
Единственное, в чем они были схожи, – в постоянной занятости, в решении вороха разнообразнейших дел. Король любил для работы ночные часы. Она – наоборот. «Утро ее, начинавшееся очень рано, было посвящено аудиенциям неизвестным лицам по вопросам благотворительности или духовного руководства; иногда министрам, очень редко кому-либо из командующих армиями, притом последним только в тех случаях, когда они хотели сделать ей специальный доклад… Довольно часто уже в восемь часов утра и даже раньше она сама отправлялась к кому-нибудь из министров. Изредка она обедала у них с их женами в очень избранном обществе… Чаще всего, встав утром, она отправлялась в Сен-Сир и там обедала в своих апартаментах одна или с какой-нибудь тамошней своей любимицей…
В Марли, в Трианоне, в Фонтенбло король приходил к ней по утрам в те дни, когда не было заседаний совета и когда она не ездила в Сен-Сир; в Фонтенбло он проводил с ней все время после мессы до обеда, если обед не устраивался тотчас же после мессы, чтобы потом отправиться на охоту за оленями, и оставался у нее часа полтора, иногда и больше. В Трианоне и Марли посещения короля были гораздо менее продолжительными, потому что, выходя от нее, он отправлялся на прогулку в парк. Посещения эти протекали почти всегда с глазу на глаз, без ущерба для ежедневных послеобеденных посещений, во время которых они оставались наедине очень редко и только на короткое время, потому что в эти часы министры являлись к ней в назначенные им для работы с королем дни. По пятницам, когда доклады министров обычно не назначались, присутствовали приближенные дамы, с которыми король играл в карты, или устраивалась музыка. К самому концу его жизни такие собрания стали устраиваться вдвое и втрое чаще».
Визит Людовика XIV в пансион Сен-Сир. Гравюра XVII в.
Большая политика Франции и Европы вершилась в гостиной маркизы. Она была в курсе всего и на все имела решающее влияние. Либо личным вмешательством, либо выдвижением на ключевые посты людей, ей лично преданных и обязанных ей, в которых она была уверена, что они будут поступать так, как это будет угодно, выгодно ей, как это будет отвечать ее представлениям о правильности данного решения. Другое дело, что, как женщина умная, она понимала, что вмешиваться стоит отнюдь не всегда, ибо частое ее вступление может разладить действие государственного механизма: вмешательство властительных дилетантов чревато как раз именно таким результатом.
Однако такую позицию невмешательства (почти как олимпийские боги) она проводила, когда дело ее непосредственно не касалось. Когда же были затрагиваемы ее интересы, от ее пассивности не оставалось и следа.
Так, она постоянно принимала участие в борьбе двух кланов – Кольберга и военного министра Лувуа, и всегда поддерживала финансиста. Это было вызвано тем, что именно Лувуа был тот человек, который взял с Людовика слово не разглашать тайну его брака с Ментенон и заставившего его сдержать ее, когда король под давлением Франсуазы спустя некоторое время все же попытался придать гласности свой брак.
Франсуаза возненавидела Лувуа и с тех пор преследовала его неустанно – когда в 1691 году министр в возрасте 50 лет внезапно умрет (удар – он чувствовал, как сгущаются над головой тучи), то, по сути, это спасет его, ибо именно в этот день король подпишет приказ о его заточении в Бастилию.
Ментенон, таким образом, отомстила ему за все – за тайну брака, за всегдашнюю поддержку Монтеспан (это он прикрыл ее, когда начало раскручиваться «дело о
