Пастырь кланялся до земли Драгане и покорно лепетал:
— Так, госпожа, так! Мы соберёмся к ночи и сегодня же… завтра же с восходом солнца двинемся к себе в горы. Аллах прогневался, Аллах нас наказал.
Сербы–партизаны сгрудились в тесный кружок и в крайнем изумлении и с чувством неописуемой радости наблюдали эту почти фантастическую сцену. И каждый думал: да если в руках своих они держат такое оружие… При этом каждый ощупывал, кто мобильник, в который был встроен «Импульсатор», кто зажигалку, а Драгана любовно поглаживала серебряную пряжку наплечной сумки. Она в эту минуту не только восхищалась силой «Импульсатора», но и думала о его создателе, о том, какое чудо сотворил он для человечества. И как она сейчас гордилась своим избранником!
Дундич приказал отряду рассредоточиться и наблюдать за дальнейшим развитием событий, а сам сел в машину Драганы, и они поехали в дом, где жила Вукица.
Дом был большой, с шестью окнами по фасаду, и стоял на холме, возвышаясь над всеми другими домами деревни. Некогда он был красив, обрамлён резными ставнями, но теперь краска на стенах облезла и вместо стёкол прибиты старые куски фанеры, гнилые доски и кое–где торчали солома и ветхое тряпьё.
У калитки стоял парень лет пятнадцати: босой, без рубашки, с копной давно не чёсанных волос. Не тронулся с места и тогда, когда к дому подкатили две машины. Не испугался, и даже как будто бы и не удивился. Подошедшая к нему Вукица что–то сказала ему, и он пошёл вовнутрь дома. Нырнула в открытую дверь и Вукица.
Драгана смотрела на дом, на усадьбу и на недавно зазеленевший огород, и чем–то далёким, родным и знакомым повеяло на неё ото всех старых полуразрушенных построек, от этих ярко–зелёных и будто вдруг повеселевших грядок, и от холма, и от соседних, таких же ветхих, с разбитыми стёклами домов.
Вышла немолодая, но ещё и не старая женщина и с нею стайка ребятишек, полураздетых и худых, — видно, что они голодали.
Вукица представила хозяйку:
— Это наша мама. Её зовут Милицей.
Драгана подошла к ней, протянула руку. Затем привлекала к себе малышей, говорила:
— Меня зовут Драганой. Я сербка, но живу а Америке. В вашей деревне жили мои бабушки и дедушки. Это и моя деревня.
Милица спросила:
— А какая у вас фамилия?
— Станишич. Мы Станишичи.
— И наша фамилия Станишич. Мы тоже Станишичи. Мне бабушка говорила: её племянник живёт в Америке и будто бы очень богат. Раньше он присылал нашим родителям деньги, но потом перестал. Видно, и он обеднял. А тут ещё и албанцы с гор прихлынули. Может, они на почте забирают его деньги?
Драгана вся сжалась от этих слов, сердце её колотилось, в висках стучало. Она прижалась к Милице, шептала ей на ухо:
— Родные мы, родные… Вы не будете больше жить вот так, как живёте. Я позабочусь, я помогу вам.
Дети стояли возле них тесным кружком и неотрывно, не моргая смотрели на такую важную и нарядную тётю. Не понимали, за что она любит их маму, зачем она к ним приехала и кто она такая. Дети не только умнее, чем мы о них думаем, они ещё и видят больше, чем мы, взрослые, тонко чувствуют каждое движение нашего сердца.
И в эту минуту в избу вошла маленькая девочка, вся в лохмотьях, бледная и худая — в чём только душа её держалась. Смело подошла к Драгане, закинула вверх головку и тоже смотрела на неё во все глаза.
Драгана обняла её за плечи, склонилась над ней.
— Ты тоже здесь живёшь?
Девочка замотала головой:
— Нет, я нигде не живу.
— Как?.. А как же ты? Где–то ты, всё–таки, живёшь?
Девочка замотала головой: нет, она нигде не живёт.
— А как тебя зовут?
— Ивана.
Она подошла к плите, вынула из кастрюли картофелину, показала тёте:
— Во!.. Это я им принесла.
Драгана взяла картофелину, повертела в пальцах. Она была гнилой, сквозь кожуру проглядывала белая мякоть. Картофель превратился в крахмал.
Вукица пояснила:
— Такую картошку тоже едят.
А Драгана спросила Ивану:
— Кто же тебе дал эту картошку?
— Никто не дал. Вон домик… Я там взяла. Люди уехали, а картошку в ведре оставили.
— Ты так хорошо говоришь. Сколько же тебе лет?
Ивана показала четыре пальца. И ещё половину пальца на другой руке.
Драгана села на табурет.
— У тебя есть сестра?
— Нет. И мамы нет, и папы. Их убили албанцы.
Драгана молчала. Ей было душно и страшно. Чудовищное горе навалилось на это крохотное существо, а оно живёт, оно дышит — оно несёт картошку другим людям.
Тихо проговорила:
— Ивана, ты хочешь быть моей сестрёнкой? Ну, скажи: хочешь? Я тебе буду сестрой, самой родной. А? Хочешь?..
Девочка кивнула.
— Вот и славно. Отныне мы с тобой никогда не расстанемся. Будем всегда вместе. Поедем в страну, где я живу, и там ты увидишь море, будешь купаться и загорать на песочке. А?.. Поедешь со мной?..
Девочка кивнула. И вдруг обхватила Драгану за шею и крепко–крепко прижалась к ней. А Драгана ещё сильнее расплакалась. Гладила головку малютки, целовала. И слышала, как слёзы текут по её щекам. И их становилось всё больше. Потом решительно поднялась, а девочку посадила на табурет. Стала помогать Дундичу и Стефану выставлять на стол консервы, колбасу, соки. И резала хлеб. И всё пыталась унять слёзы, но они предательски текли по щекам, и Драгана их не стыдилась.
Села она на той стороне стола, где гнездилась малышня. Намазывала на белый хлеб сливочного масла, накладывала сверху кусочки колбасы, подавала ребятам. Их было пятеро. Шестая — Ивана. Старшему лет пятнадцать, младшему семь–восемь. Было видно, как они хотели есть, но жадности не проявляли и не торопились. Украдкой поглядывали на ласковую тётю, не понимали, почему это она такая большая, важная, нарядно одетая, а плачет точно так же, как Ивана, когда сильно хочет есть и никто ничего ей не даёт.
Съев по кусочку хлеба с маслом и колбасой, выпив по полстакана сока, ребята не потянулись за другими кусками, не хотели показывать своё сильное желание есть и есть, и к тому же боялись, что еды не хватит взрослым. Дундич и Стефан готовили другие бутерброды, подвигали к ребятам банки с консервами и со словами: «Да вы ешьте, у нас хватит еды. Слава Богу, хватит».
Драгана не сразу заметила, что Милица не садилась за стол и ещё ничего не ела. Взяла её за руку, посадила рядом с собой. Подвинула рыбные консервы, подала вилку. Хозяйка дома давно ничего не ела, кроме гнилой картошки и квашеной капусты, которая ещё оставалась в погребе. С осени у неё много было припасено овощей, моркови, свеклы, но накануне Нового года в деревню забрели пьяные албанцы, вычистили из ларей муку, крупу и опростали все погреба. Жители деревни со времен войны с немцами не знали голода, а тут он пришёл в каждую семью. Муж Милицы сопротивлялся, но албанец ударил его кривым ножом под сердце, и он упал замертво. Милица и её пятеро сыновей и дочь Вукица осиротели. Дочку взял в жёны чайханщик, но денег не давал и домой к матери не отпускал. Как жила Милица — один Бог знает. Дундич и Милица продолжали кормить ребят, а Драгана с Иваной вышли из хаты, пошли вдоль деревни. Ивана показала на дом с повалившимся забором, со сломанной калиткой:
