— Значит, это вы, монсеньор, — с улыбкой сказал он, — вы тот человек, чьими советами руководствуются все члены вашей семьи.
Франц Эккарт посмотрел на незнакомца, удивленный таким обращением, ведь никакого титула у него не было; он носил фамилию де Бовуа и не рассчитывал когда-либо стать бароном, так как брат его Жак Адальберт отличался завидным здоровьем.
— Простите меня, мессир, я не могу припомнить вашего имени.
— Эгон фон Зальцхоф, императорский советник.
Франц Эккарт поклонился.
— Почему вы называете меня «монсеньор»? — спросил он.
Советник поднял руку:
— Не беспокойтесь, монсеньор, об этом я говорить не собираюсь. Меня интересуют ваши познания. Я часто задавался вопросом, почему семьи де Бовуа и де л'Эстуаль столь сдержанно относятся к военным предприятиям Людовика Двенадцатого. Однажды ваш кузен Джан-Северо Сассоферрато просветил меня: он сказал, что клан следует вашим советам. Я спросил, не банкир ли вы. Он ответил, что нет: просто вы, умея читать по звездам, пришли к выводу, что завоевательная политика вашего суверена завершится бесславно и выгод ему не принесет. Это верно?
Зальцхоф взял бокал, поставленный Францем Эккартом на край подоконника, наполнил его и протянул собеседнику.
Захваченный врасплох, Франц Эккарт на мгновение задумался. Стоявший перед ним человек был, судя по всему, советником Максимилиана Австрийского, самого опасного врага Людовика XII. Любое неосторожное или поспешное слово может привести к тому, что по возвращении в Анжер на него обрушится гнев приближенных короля. С другой стороны, Зальцхоф входил в узкий круг друзей семьи Сассоферрато, иначе вряд ли получил бы приглашение на свадьбу. Несомненно, он был влиятельной персоной при дворе императора Максимилиана, а с этим монархом следовало считаться.
Тут нужна была очень тонкая дипломатия. Тем более что Зальцхоф знал о происхождении Франца Эккарта, коль скоро именовал его монсеньором.
Пауза, выдержанная Францем Эккартом, сама по себе была весьма красноречива. Зальцхоф усмехнулся:
— Позвольте заверить вас, монсеньор, что беседа наша останется тайной для всех. Слово чести. Я друг вашего дяди Феррандо Сассоферрато, нас связывают также и деловые отношения, поэтому не в моих интересах создавать хоть какие-либо затруднения для члена его семьи.
Франц Эккарт кивнул.
— Это верно, — с улыбкой сказал он, наконец, — я, в самом деле, отсоветовал делать вложения в известное предприятие после того, как звезды дали вполне определенный ответ относительно его исхода.
— Ваше толкование звездного неба оправдало себя, — заметил Зальцхоф. — Хочу надеяться, что вы не остановитесь на достигнутом после столь удачного начала.
— По правде говоря, мессир, я прервал свои занятия, поскольку целиком посвятил себя воспитанию маленького родственника.
Глаза Зальцхофа на мгновение вспыхнули.
Если он знает о моем происхождении, подумал Франц Эккарт, ему известно и о существовании Жозефа, и о том, что это мой сын. Но чего же он хочет от меня?
Ответ последовал немедленно.
— В силу моего двойного статуса имперского советника и партнера Сассоферрато, — сказал Зальцхоф, — я бы настоятельно советовал вам возобновить их. Только для меня, — уточнил он, пристально глядя на Франца Эккарта.
Жанна издали наблюдала за беседой; сочтя тон ее невинным, она не стала подходить, хотя испытывала сильнейшее любопытство.
— Без всякого намерения оскорбить вас, монсеньор, я был бы счастлив и польщен, если бы вы приняли вознаграждение за эту работу.
Франц Эккарт удивленно поднял брови: он никогда не думал, что может выручить хоть денье за свои труды.
— Это вы оказываете мне честь, мессир, — ответил он. — Но я должен поделиться с вами своей озабоченностью.
— Прошу вас.
— Одно дело составить гороскоп для частного лица по его просьбе и совсем другое — для государя столь могущественного, как тот, при ком вы состоите советником. Человек, находящийся на вершине власти и окруженный ревнивыми придворными, может принять известие об ожидающих его превратностях Фортуны за недоброжелательство. А предсказание о поражении в войне, которую он и его генералы жаждут начать, — за измену. В таком случае астролог рискует быть обвиненным в колдовстве и даже угодить на костер.
Франц Эккарт выдержал паузу и продолжил:
— Мне известно, что многие владыки жаждут узнать, что сулит им небо, но по вышеизложенным причинам я всегда занимался толкованием звезд лишь для своих близких.
Зальцхоф в свою очередь обдумал слова собеседника.
— Монсеньор, — ответил он с легким поклоном, — я воздаю должное вашей мудрости и вашему пониманию сердца человеческого. Они столь глубоки, что вам ведом и принцип исключения, присущий любому закону: знания наши не столь обширны, чтобы предвидеть все формы, посредством коих закон управляет миром. Простой человек, не обременный знанием, пугается затмения, но ученый муж предвидит, в какой час оно произойдет, и не боится его. Однако есть и другие исключения: предвидеть их не способен даже ученый, поскольку не знает причины. Он не может, например, объяснить, почему у родителей-блондинов появляются на свет дети-брюнеты.
Советник столь ловко ввернул намек, подкрепленный лукавым взглядом, что Франц Эккарт с трудом подавил усмешку. Они стояли у окна, выходившего на Рону; горящие в зале свечи отбрасывали золотые отблески на черную воду.
— К числу этих исключений следует отнести императора, — продолжал Зальцхоф. — Господь наделил его таким могуществом, что он сознает, как переменчива Фортуна, дарующая не одни только блага. И если бы по какой-то случайности ему довелось прочесть ваши гороскопы, он сумел бы верно понять их. Но, повторяю еще раз, гороскопы эти будут предназначены только для меня.
Имперский советник получил хорошее образование, более того — был умен и изысканно вежлив. Франц Эккарт оценил это.
— Вы должны понять, мессир, что предложение столь высокого покровительства требуется осмыслить.
— Конечно, монсеньор. Вы позволите мне предложить вам тысячу талеров за труд вновь поднять взор к небу, а затем опустить его на ваши ученые книги? Феррандо вызвался быть посредником между нами: он сам доставит мне ваше послание.
Тысяча талеров. Баснословная сумма. Франц Эккарт поставил свой бокал и поклонился. Мужчины раскланялись, но тут Франц Эккарт спросил:
— Скажите мне откровенно, прошу вас, мессир: почему вы называете меня «монсеньор»?
Зальцхоф улыбнулся.
— Император не может быть безразличен к тому, что происходит в Венгрии, — сказал он. — Его интересует все. Вы приняли мудрое решение несколько месяцев назад. Или же верно прочли расположение звезд.
