– Не нам судить деяния Господа и слуг его! И пусть пострадают десять невинных, но не уйдет от кары один виноватый, ибо от рождения страдание – удел наш земной! – пошел пятнами Балдуин, с ненавистью глядя на шевалье.
Тот бросил ножичек на скатерть и небрежно заметил:
– Конечно, конечно, но дядюшка заплатил восемь тысяч ливров штрафа и четыре тысячи ливров персонально герцогу Филлиппу Доброму, который держал руку на пульсе этого процесса. А процесс вышел, кстати, вышел преинтереснейший! Дело вели инквизитор брат Жан и юрист Жак Дюбуа – я это знаю, потому что с детства питаю слабость к запоминанию имен и фамилий. Многие заключенные добровольно признали свою вину, но потом случился небольшой конфуз: когда грешников приговорили к смертной казни, они в один голос кричали, что вышеупомянутые господа обещали им полное прощение в обмен на признание вины. Их, разумеется, сожгли… господин юрист не приходится Вам родственником?
Балдуин Дюбуа резко встал и, с грохотом отодвинув кресло, звенящим голосом сказал:
– Госпожа Жанна, я прощаю этого человека, потому что он не ведает, к т о сейчас говорит его устами, но я покидаю Ваш дом, ибо в моем лице оскорбляют Святую Инквизицию!
Гости оцепенело замерли.
Жанна, испуганно моргая, хотела что-то сказать, но монашек уже развернулся и с каменным лицом пошел к выходу.
Шевалье Филлипп улыбнулся дамам, опять взял ножичек и, спирально срезая кожуру с груши, заметил в пространство:
– Не всем правда по вкусу…
Балдуин никак на это не отреагировал и исчез за дверью.
После такого скандала разговор как-то не клеился, и гости быстро разъехались.
От переживаний у Жанны разболелась голова.
Выпроводив последними Франсуазу и шевалье Филлиппа (мысленно желая последнему шлепнуться по дороге в грязь с головой), она поднялась к себе в спальню и села в кресло у горящего камина.
Жаккетта осторожно разбирала ее прическу, вынимая шпильки и гребни, а затем принялась легонько массировать голову, прогоняя боль.
«Ну вот, все насмарку!» – думала Жанна, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. – «Про баронессу узнать не удалось, два придурка именно здесь сцепились насмерть. Вот подлец, этот Филлипп! Нашел место, где правду резать! Такое застолье испортил! Что он, что Жан – одного поля ягоды. Поэтому и дружки! Надо к нему на пирушку попасть и тоже какую-нибудь гадость сделать! В может, и к лучшему все? Теперь оскорбленный Балдуин не будет хоть своими визитами тоску наводить…»
Из зала пришла Аньес и принесла забытую кем-то книгу.
– А-а… Это миссал [46] господина Дюбуа! – глянув на нее, сказала Жанна. – Жаккетта, отнеси ему завтра!
Угли потрескивали, рождая волну тепла.
Боль прошла, и Жанна задремала прямо в кресле. Ей очень не хотелось идти в пустую кровать. Так и представилось, что появляется Марин, берет ее на руки, относит на постель и ночь отступает…
ГЛАВА VIII
Жаккетта, держа под плащом завернутый в чистую тряпочку молитвенник Балдуина, нерешительно топталось у входа в палаты инквизиции.
Добровольно идти туда страсть как не хотелось…
Помаявшись с полчаса, она, наконец, собралась с духом и толкнула дверь.
– Ты куда? – спросил ее скучающий караульный.
– Мне к господину Дюбуа… – робко сказала Жаккетта.
– За углом первая дверь по эту сторону, – махнул рукой солдат и потерял к посетительнице всякий интерес.
Стараясь не топать, Жаккетта дошла до указанной двери и заглянула вовнутрь.
Лысый монах в такой же, как у Балдуина, сутане сидел за столом и листал какую-то папку.
– Что тебе надо, дочь моя? – удивился он.
– Мне господину Дюбуа книгу передать… – жалобно протянула Жаккетта.
– Оставь здесь, он заберет – указал на стол доминиканец.
– Не могу, мне самому ему передать надо, госпожа приказала!.. – еще жалобней сказала Жаккетта, по-прежнему не входя в комнату.
– Ну что же, воля твоя! – усмехнулся монах. – Он в подвале. Пойдешь прямо и упрешься в ступеньки. Спустишься по ним. Внизу скажешь караульным, они тебя пропустят.
* * *
…Ступеньки были совсем истерты и кое-где выщерблены. На стенах и сводах выступала соль, медленно, но неотвратимо съедавшая кирпич.
Лестница уперлась в крохотную привратную площадку. На ней, при свете чадящего факела резались в кости два караульщика.
– Смотри! – пихнул один другого локтем, при виде спускающейся Жаккетты. – Первый раз вижу, чтобы баба сюда сама шла. Обычно волокут.
– Эй, красотка, ты что здесь потеряла?! – подхватил второй, противный на вид молодец, весь заросший черным сальным волосом.
– Я должна передать господину Дюбуа ихний миссал! – заявила Жаккетта.
– Чего?! – солдаты явно не знали такого слова.
– Ну, требник его! – сердито объяснила Жаккетта.
– Не положено! – опять начал трясти стаканчик с костями волосатый.
– Мне ваш лысый монах разрешил! – возмутилась Жаккетта. – Я ему пожалуюсь!
– А-а, ну так бы и сказала…
Не прекращая трясти кости, караульный ногой пихнул полукруглую дверь.
– Иди.
Жаккетта нырнула в низенький проем и очутилась в большом, но не высоком подвале.
Пузатые колонны поддерживали нависавший свод, и, казалось, проседали под его тяжестью.
Это был пыточный подвал и сейчас он использовался по своему прямому назначению.
Трое обнаженных по пояс молодчиков суетились около лежащей на животе поперек скамьи женщины. Голова ее почти достигала пола, изо рта и носа лилась вода.
– Сейчас очухается, и повторим! – сказал один. – Крепкая стерва – почитай полночи и все утро с ней возимся, а ей все нипочем! Только-только говорить начала.
Очень довольный Балдуин примостился за столом и быстро гонял перо по листу, записывая показания, вырванные только что под пыткой.
* * *
Стараясь не глядеть по сторонам, Жаккетта выпростала книгу из-под плаща, освободила ее от тряпки и скованно подошла к столу.
– Это Вы вчера забыли! – сунула она миссал под нос монашку.
– А-а, спасибо! Мой поклон госпоже Жанне! – сдвинул его на край стола Балдуин и сказал палачу:
– Жак, давай-ка ее сейчас на колесе прокрутим. К воде она уже притерпелась. Что сама созналась, это очень хорошо. Пусть теперь соучастников называет!
В его голосе чувствовалась радость человека, выполняющего любимую и нужную работу.
Женщина глухо закашлялась.
Жаккетта машинально повернулась, – и ее пятки примерзли к полу.
В подвале пытали колдунью Мефрэ.
Ватными ногами Жаккетта сделала один крохотный шажок к двери, другой… Ей казалось, что у нее на лодыжках чугунные гири. Сердце металось в груди, колотя по ребрам.
Наверное, через столетие она достигла выхода.
Очутившись за дверью, Жаккетта на секунду прислонилась к сырой стене, чувствуя, как мелкой дрожью трясутся коленки.
Караульщики по-прежнему резались в кости.
И тут из подвала раздался дикий, истошный женский крик.
От рвущего сердце ужаса Жаккетта закрыла ладонями уши и кинулась по неровным ступенькам наверх, подальше из этой преисподней.
Позади, хохотали довольные развлечением караульные.
На улице силы ее покинули и Жаккетта, привалившись к стене, расширенными глазами глядела, как дрожат руки, которые она отняла от ушей и держала перед собой, не зная, что с ними делать.
Немного отдышавшись, Жаккетта неверными шажками пошла домой, не видя ни солнечного утра, ни оживленной улицы, а чувствуя только черный ужас, крадущийся за ней по пятам.
«Сейчас ей дробят кости и она называет сообщников…» – тихо шевелила губами Жаккетта, то развязывая, то опять завязывая тесемки плаща. – «Сообщников… Госпожу Жанну и меня. И того лысого, наверное, что мы за Большого Пьера тогда приняли…»
* * *
Жанна нежилась в постели, слушая легкомысленный щебет снующей по комнате Аньес.
