К царице тут же подскакали две другие всадницы – высокая, крепко сложенная женщина лет двадцати семи, тоже в железном шлеме, но без отличительных знаков на щите, и тринадцатилетняя девочка-подросток, гибкая, смуглая, с очень живым и подвижным личиком.
– Остановимся здесь? – спросила первая.
– Да, – отвечала Пентесилея звучным и низким голосом, который легко можно было принять за голос юноши. – Здесь будем ждать Авлону. Спешимся, Аэлла. Крита, скажи всем, что можно спешиться и снять шлемы.
Аэлла, лучшая военачальница царицы, не говоря больше ни слова, соскочила с седла, а юная Крита, оруженосица и гонец Пентесилеи, помчалась верхом вдоль рядов застывших в седлах амазонок, передавая распоряжение.
Пентесилея тоже спешилась и отпустила поводья, тихо похлопав своего коня по шее, будто приказывая стоять смирно и ждать. Конь, великолепный густо гнедой жеребец, нервно повел ноздрями, но не тронулся с места, лишь переступая своими точеными ногами и тихонько пофыркивая.
Царица развязала ремешок под подбородком и одним движением сняла шлем, открывая тугую черную косу, дважды обернутую вокруг головы. У большинства амазонок волосы были раза в два короче – иначе они слишком тянули голову назад и мешали. Однако, волосы Пентесилеи были мягкие и легкие, как пух, и, несмотря на их невероятную массу, царица совершенно не чувствовала своей косы.
Пентесилея была высокого роста и так идеально сложена, что где-нибудь в Микенах с нее непременно захотели бы сделать статую богини. Правда для идеала ей не хватало еще той нежной полноты, какая обычно так прельщает скульпторов, той покатости плеч, от которой веет томным бездельем и ласковой податливостью. Тело ее, как и тела других амазонок, было упруго и развито не хуже, чем у любого мужчины, только могучие мышцы не вырисовывались и не поднимались буграми, но словно лились под смуглой кожей. Лицо великой царицы, в двадцать два года снискавшей славу непобедимого и беспощадного бойца, было будто вырезано самым твердым резцом из чистого светлого сердолика – правильный овал завершался довольно жестким, но такой же идеальной формы подбородком. Лоб был высок и крут, брови черны и прихотливо-тонки, надломленные посередине, как крылья чайки во время полета. Глаза, большие, но постоянно словно слегка прищуренные, были синими, однако синий цвет обычно бывает холодным, а это была горячая синева, непостоянная, как цвет моря, в минуты гнева сменявшаяся густой чернотой. Еще у нее был очень выразительный рот – небольшой, по-мужски твердый. Пентесилею называли прекрасной, но в ее облике было нечто, настолько более значимое и выразительное, чем просто женская красота, что при первом взгляде она скорее ошеломляла, а то и пугала, а не привлекала к себе.
– Скоро начнет темнеть, – сказала Аэлла, тоже снимая свой шлем и с удовольствием распуская по плечам густые светлые волосы. – Или Авлона вернется сейчас, или с ней и с Ганом что-то случилось.
– Ничего не случилось, – возразила царица, вскидывая голову и указывая куда-то вверх. – Вон они, уже видны. Смотри.
В это самое время за лесом, над равниной, показалось в небе небольшое темное пятнышко. Оно довольно быстро увеличивалось, и вот уже все увидели, что к лесу приближается громадная темная птица, державшая в когтях тяжело повисшее тело какого-то животного. Это был тот самый орел, странный полет которого недавно наблюдали Ахилл и Одиссей.
– Подай сигнал! – вскричала Аэлла. – Сквозь деревья нас может быть плохо видно, тем более что уже смеркается.
Пентесилея сняла со своего кожаного пояса небольшую, удлиненную раковину и, поднеся ее к губам узким концом, сильно подула. Низкий и хриплый звук, похожий на вопль ночной птицы, разнесся по лесу. В то же самое время орел резко снизил полет и круто пошел вниз. Вот он сделал полукруг, огибая вершины почти над головами амазонок, и мягко опустился на траву, осторожно положив свою ношу.
Теперь стало видно, что к ногам его крепятся ремешки, соединенные с козьей тушкой, а еще один ремешок тянется к шее.
– Умница, Ган! – проговорила Аэлла, наклоняясь и гладя птицу по спине.
Однавременно она отсоединила ремешки от его лап, шеи и крыльев, давая орлу полную свободу, а затем повернула козью тушу и... отыскала ременные завязки в густой серой шерсти.
– Выходи, Авлона! Царица ждет твоего сообщения.
Шкура животного раскрылась, и оттуда выбралась тоненькая, как стебелек, девочка лет восьми, рыжеволосая, большеглазая, одетая лишь в кожаную набедренную повязку, такую же, как на остальных амазонках.
Девочка отдышалась, выпрямилась и, подбежав к неподвижно стоявшей возле своего коня Пентесилее, прижала руки к груди и наклонила головку:
– Моя повелительница! Я сделала все, что ты велела мне. Мы с Ганом облетели их лагерь два раза. Я все видела и все помню.
Пентесилея улыбнулась. Это была страшная улыбка – ее губы раздвинулись, как челюсти волка, обнажая оскал ровных белых зубов, а глаза загорелись мрачно и жестоко.
– Ты можешь рассказать, как расположены их лагеря и где шатры их вождей, Авлона? – спросила она.
– Могу, моя госпожа!
И маленькая лазутчица, усевшись на корточки и быстро подобрав на земле горсточку камушков и веточек, принялась их раскладывать, одновременно проводя пальцем линии между ними.
– Тут вот, посередине, – самый большой лагерь, и в середине – очень большой и красивый шатер... И вокруг много палаток и много костров.
– Лагерь Агамемнона, – прошептала Аэлла, внимательно следя за движениями девочки.
– Вот еще большой лагерь, – пальчик Авлоны снова прочертил линию по песку. – Между ними – палатки, они почти смыкаются. Вот здесь, здесь, здесь и здесь – отдельные лагеря, они подальше от других. Расстояние... ну, копий в четыреста от больших лагерей. Палаток в больших лагерях по сто, а в самом большом не меньше двухсот, а в меньших – штук по пятьдесят.
– Жаль, нельзя определить, где именно лагерь Ахилла, – проговорила Аэлла задумчиво.
Едва она произнесла это имя, как лицо царицы мгновенно исказилось, выразив такую ярость, что смотревшая на нее в это время снизу вверх маленькая Авлона вздрогнула и опустила глаза. Но повелительница овладела собой и лишь глухо проговорила:
– Думаю, он самый крайний, вот этот. Кто-то однажды рассказывал мне, что сын Пелея не ладит с прочими царями. Но мы не можем вначале ударить сюда: тогда наше нападение сразу привлечет внимание в больших лагерях, а на них надо напасть в первую очередь.
– А можем ли мы так рисковать, – сказала, качая головой, Аэлла, – если царь Приам, как он тебе написал, не станет принимать участия в этом сражении? Нас – тысяча триста секир, ахейцев же – не менее восьми тысяч. Мы умеем сражаться, но и они не дети.
