Ознакомительная версия.
— Интересно же ты меня встречаешь! — указал пистолетом на белый флаг Михал.
— Михал! Сябр! — Кмитич бросился в обьятия друга, отшвырнув белый флаг.
— А где Хованский?
— Я хотел бы у тебя спросить. Фу! Ты весь в пыли! — при этом Михал брезгливо сморщился, отряхивая запыленный штукатуркой камзол Кмитича.
— Ты перешел границу? — спрашивал Кмитич, все еще с удивлением разглядывая Михала, словно не видел его целый год.
— Какие могут быть границы на войне!? Перешел, как видишь! А что вы здесь за спектакль устроили с белым флагом?
— А куда московиты делись? Хотел с ними поговорить!
— Удрали небось, — махнул перчаткой Михал, — узнали, что я иду и смылись! Даже пушки побросали. Кстати, военные действия приказано остановить. В Андросове вновь возобновили переговоры. Отвоевались, панове!
Из здания выходили драгуны, они с радостными возгласами обнимались с пехотинцами и мушкетерами Михала. Несвижский князь что-то говорил, но Кмитич его уже не слушал. Не мог. Словно гора свалилась с его плеч, и тут же навалилась дикая усталость, хотелось упасть и тут же уснуть, хотелось плакать и тут же смеяться. Хотелось домой, обнять Алесю, крепко поцеловать дочь Янину и сына Януша. Жутко хотелось выпить и хотя бы что-нибудь съесть… Кмитич поднял голову, чтобы помолиться на яркое сентябрьское голубое небо, небо, где, похоже, кто-то постоянно проявляет заботу об оршанском князе, всякий раз спасая из, казалось бы, безвыходных положений. Но полковник не успел прочитать молитву. Желтый листок дуба, подхваченный ветром, прилетел и упал прямо ему на лицо.
Улыбнулся Кмитич, аккуратно беря листок и разглядывая в ладони его многочисленные прожилки, словно линии мудрой древесной жизни.
— И по тебе я соскучался, священный дуб Див, — улыбнулся Кмитич листку, — пора домой…
* * *
Лишь лютый февраль 1667 года окончательно закрепил мир между двумя обескровленными войной державами. Московские войска спешно оставляли удерживаемые ими крепости и города, уходили по заснежанным дорогам на восток. Срок им был до десятого марта… Да, много раз собирались комиссии в литвинской веске Андросово, и вот, наконец, акт примирения был подписал и торжественно объявлен Яном Казимиром. По-разному восприняли мир литвины. Одни радовались, другие не испытывали полного счастья от условий договора, другие же негодовали. Но на то они и литвины — вольные, непокорные, каждый со своим особым мнением… Собесский и Кмитич, возмущенные, что за царем осталась литвинская Смоленщина и русинская Северщина вместе с Киевом, пусть и на два года, требовали добивать супостата, не идти на компромиссы.
— Мы не мир подписали, а приговор себе! — кричал на сойме Собесский, в сердцах швыряя шапку себе под ноги. — Своей же рукой, панове, укрепили Москву в два раза своей землей, своими людьми!
— Верно, — поддерживал боевого товарища Кмитич, — вы думаете, спадары шаноуные, откупились от царя? Так же думали наши деды и прадеды, когда отдавали царям Курск и Брянск с землями, думали, мол, дальше царь не пойдет! Пошел тогда, пойдет и сейчас! Разрешили московитам войска в Киеве на два года оставить! А уйдут ли эти войска хотя бы через три года? Выполнит ли царь договор, кои так часто нарушал?..
Увы. Слова Кмитича оказались пророческими. Не ушли царские ратники из «матери городов русских» не через три, не через двадцать три года…
И впервые Михал выступал против своих же верных друзей, с которыми ранее всегда имел полное согласие:
— Поймите, семь тысяч двести тридцать человек литвин-ского войска, оставшегося к началу этого года, уже не могут продолжать войну. Воевать — значит подписать самим себе смертный приговор, — отвечал он Собесскому и Кмитичу, а также тем, кто их горячо поддерживал…
И то была сущая правда. Воевать уже не было сил. А поль-ный гетман Михал Радзивилл выступал за мир даже ценой утраты некоторой части восточной территории вместе с Киевом, чего ранее, как председатель комиссии по переговорам, он никак не допускал. Но время прошло, Михал уже считал иначе. И вот литвинские хоругви потянулись к южным границам, чтобы отражать нападения банд казаков да возможную агрессию Турции. Война закончилась, но уже ощущалось дыхание новой войны. Боже! Сохрани и защити многострадальный наказуемый не понятно за какие грехи народ!
Ай, не радуйся, зелен дуб,
Не к табе ідзём вянкі віць,
Ай, узрадуйся, бяроза,
Ай, узрадуйся, белая,
Мы к табе ідзём вянкі віць…
Так девушки тихо пели Троецкую песню, неся венки мимо дуба Дива к березкам, чтобы отворожить русалок. Пан Кмитич, упираясь на толстую трость, с улыбкой проводил их глазами, повернулся вновь к дубу и погладил его шершавый ствол своей бурой от солнца и ветра узловатой рукой.
— Ой, дубе, мой дубе. Вот, родной мой Див, мы с тобой и постарели. Но ты все еще зелен, а я уже сивой, как луговой лунь…
На пятидесятилетие пана Кмитича его оршанский замок был полон друзей и родственников: приехал сын Януш с женой и маленькой дочкой, приехали многочисленные племянники и друзья, как старые, так и новые. Особенно был рад пан Кмитич обнять старого сябра Михала Казимира. А вот брат его жены Катажины Ян Собесский приехать не смог. Но Кмитич не расстороился: его боевой товарищ, став шесть лет назад к всеобщей радости королем и Великим князем Речи Посполитой, позже разачаровал многих в Литве своими рьяными пропольскими реформами, навязывая литвинам и польские порядки, и католицизм, и польскую мову.
— Вот тебе и свой король! — укоризненно говорил Миха-лу Кмитич, сам голосовавший за Яна, но Несвижский князь лишь хмурил бровь, ничего не отвечая.
— Такого бы никогда не допустил Богуслав, — добавлял Кмитич. Увы, Богуслав не смог принять участие в выборах короля. В последний день 1669 года, точно также, как 31 декабря 1655 года ушел из жизни его троюродный брат Януш Радзивилл, скончался и кузен Богуслав. Смерть Богуслава оказалась столь же странной, как и у Януша. Возвращаясь из Поморья со встречи с воеводой Яном Ваковским, сорокадевятилетний Слуцкий князь решил поохотиться на куропаток — его излюбленный вид охоты. Одна из подстрелянных Богуславом птиц упала прямо к его ногам, трепыхаясь и окрашивая снег кровью. Богуслав с изумлением глядел на бьющуюся в агонии птицу, а затем и сам рухнул в снег. Говорили, что в образе раненной куропатки Богуслав увидел свою любимую Аннусю, умершую во время родов дочки Людвики Каролины. А возможно, что истерзанное сердце старого солдата не выдержало, вспомнив распластанное на заснеженной дороге в Каменец-Подольский тело четырехлетнего мальчика, умершего на глазах Богуслава по его же вине. И еще кое-кто не приехал… Елена. Да и как могла она приехать?
Ознакомительная версия.
