– И вы никому не скажете?
– Слово чести.
Облака уже затянули небо на юге, закрыв собой луну. Точно будет дождь или снег. Шарп подождал, пока сэр Огастес вернется в комнату и сделает объявление о том, что по состоянию здоровья они с леди Фартингдейл вынуждены переместиться в монастырь, а командование переходит к майору Шарпу.
Командующий. Месяц назад у него было двадцать восемь человек, сегодня – около восьми сотен, включая людей Джилайленда. Такие, как он, всегда берут на себя ответственность, предлагают им это или нет.
Шарп вернулся в комнату, когда сэр Огастес и Жозефина уже ушли. Его встретил гул голосов. Офицеры были смущены таким поворотом событий: опасаясь, что Шарп вытянул им всем короткую соломинку, они жаждали объяснений.
Шарп потребовал тишины. Он взял со стола секретаря стопку приказов к отступлению и бросил их в огонь. Офицеры смотрели, как зачарованные: надежды многих из них горели в этом огне.
– Наша задача, джентльмены, удержать этот перевал в течение сорока восьми часов. И вот как мы это сделаем.
Он не дал задать ни одного вопроса – впрочем, никто и не пытался ни о чем спрашивать, даже когда Шарп приказал лейтенанту Прайсу найти Патрика Харпера и попросить его наловить как можно больше живых птиц.
– Сделаем, сэр, – покачал головой удивленный Прайс. Один Фредриксон улыбался: он наконец-то был счастлив.
Разрешив в конце своей речи задавать вопросы и не получив ни одного, Шарп распустил офицеров по их ротам. Потом он откинул штору, распахнул окно и взглянул на запад, в ночь, нависшую над Португалией. Где-то там, в ночи, сейчас скачет Тереза.
– Сэр?
Он повернулся. У двери стоял Фредриксон.
– Что?
– Как вам это удалось?
– Не думайте о всяких глупостях. Только удержите башню.
– Считайте, уже сделано, – Фредриксон улыбнулся и вышел.
Башня. Ключ ко всей долине, шанс прожить следующие два дня. Без нее они сгинут во мраке. Шарп поглядел на пепел сгоревших приказов: он удержит Господни Врата.
Рассвет субботы, 26 декабря 1812 года, выдался серым и ничем не примечательным. Ночью потеплело, южный ветер принес с собой дождь. Дождь шуршал по брусчатке замкового двора, шипел, попадая в костер и на факелы. Мокрые кусты терновника в лучах пробивавшегося сквозь тучи солнца выглядели на фоне склонов холма совершенно черными.
Казалось, что долина вымерла. Дождь вскоре перешел в мелкую морось, совсем скрывшую далекие португальские горы. Облака облепили скалы с севера до юга, зацепились даже за верхушку дозорной башни. Британский флаг над монастырем ночью сняли, лишь два знамени над воротами уныло мокли на потемневших от дождя каменных стенах.
В половине восьмого, через пару минут после рассвета, на западе селения появилась группа французских офицеров. Один из них был в генеральском мундире. Он спешился, пристроил подзорную трубу на седле и внимательно осмотрел неподвижные фигуры солдат на замковых укреплениях, потом пнул коня в бок. Конь обошел генерала кругом, и тот смог так же внимательно изучить гарнизон дозорной башни. Наконец генерал проворчал:
– Долго еще?
– Полтора часа, сэр.
Дождь наполнил пересохший ручей, и вода весело заструилась в старом русле, полностью затопив несколько участков земли в долине. Пара куликов с длинными и загнутыми наподобие сабель хохолками прохаживались вдоль ручья в поисках еды. Видимо, они ничего не нашли, поскольку через несколько минут улетели продолжать свои изыскания куда-то на восток.
К восьми дождь прекратился, зато поднялся ветер, заставивший намокшие знамена пойти складками.
В четверть девятого снова появился генерал с куском свежего хлеба в руке. На этот раз он был вознагражден признаками движения: стрелки у подножия дозорной башни затоптали остатки костра, подхватили свое оружие и ранцы и направились на запад через заросли терновника. Черные шипастые кусты, казалось, поглотили их. Однако минут через десять стрелки снова появились – прямо у ворот замка. Генерал радостно топнул ногой:
– Слава Богу, эти ублюдки уходят.
Французы не любили стрелков, этих «кузнечиков», способных убивать на большом расстоянии и совершенно неуязвимых для ответного мушкетного огня.
В половине девятого с надвратной башни сняли знамена, а часовые на стенах покинули свои посты. Они вышли из ворот уже в шинелях, обвешанные подсумками, ранцами и флягами. Верховой офицер построил их в две колонны. Стрелки, подошедшие с дозорной башни, встали в арьергарде, после чего весь отряд вышел на дорогу, повернул на запад и скрылся за перевалом. Прежде чем исчезнуть, верховой офицер обернулся в сторону французов и отсалютовал.
Генерал улыбнулся:
– Итак, все кончено. Сколько их там было?
Адъютант сложил подзорную трубу:
– Полсотни красномундирников, сэр, и два десятка кузнечиков.
Дюбретон пробормотал, потягивая кофе:
– Значит, майор Шарп проиграл.
– Мы должны быть благодарны небесам за это, – генерал поежился и стал греть руки над своим кофе. – Должно быть, они ушли ночью, оставив лишь арьергард.
Второй адъютант, продолжавший осматривать опустевшую дозорную башню, кашлянул.
– Сэр?
– Пьер?
– Они оставили пушки.
Генерал зевнул.
– У них просто не хватило времени, чтобы вывезти их. Артиллеристы напрасно проделали свой путь, – он рассмеялся. Это Дюбретон подсказал ему, что артиллеристы, которых он видел в замке, могли явиться, чтобы забрать испанские пушки. Позже он добавил, что Шарп, должно быть, нарочно дал ему увидеть их: французы могли решить, что у британцев есть своя артиллерийская батарея.
Полковник, в свою очередь, почувствовал досаду: было бы интересно сразиться против Ричарда Шарпа.
Генерал выплеснул остатки кофе на дорогу и взглянул на Дюбретона:
– Значит, он разбил очки Дюко?
– Да, сэр.
Генерал заржал, как лошадь; даже его собственный конь заинтересованно навострил уши. Потом он кивнул.
– Мы успеем перехватить их еще до полудня. Александр, позаботьтесь, чтобы этот Шарп не попал в лапы нашего друга Дюко.
– Хорошо, сэр.
– Сколько сейчас времени, Пьер?
– Без двадцати десять.
– Что значат двадцать минут на войне? Начнем, джентльмены! – генерал, невысокий сухопарый человек, не дотянувшись до плеча Дюбретона, хлопнул его по спине. – Отличная работа, Александр! Нам пришлось бы целый день штурмовать перевал, если бы они остались.
– Спасибо, сэр, – Дюбретон снова почувствовал досаду, что враг так легко отступил.
