— Все это можно уладить, — сказал Мак. — Я видел донью Манчу. Если ваше преосвященство даст ей охранную грамоту, она тут же покинет Париж и уедет в Испанию.
— Вернется в Испанию? — воскликнул кардинал, и на лице его отразилось живейшее удивление. — Как, эта женщина, которая может надеяться на все, потому что ее любит король, согласна пожертвовать своим будущим и своим честолюбием?
— Монсеньор, — ответил Мак, — донья Манча не честолюбива, она просто подчинялась влиянию брата, который хотел воспользоваться ею для осуществления своих замыслов. Донья Манча — настоящая женщина, чувства которой не подчиняются рассудку, а в ее душе нет ни капли расчета. Я должен признаться вашему преосвященству, что Донья Манча была отнюдь не в восторге от милостей короля, потому что сердце ее наполнено совершенно другими чувствами. Она уедет в Испанию и сделает это с радостью, потому что тот, кого любит она, любит другую.
К концу этой речи лицо кардинала, сначала очень мрачное, совершенно прояснилось.
— Дорогой комендант, — сказал он, — сегодня вас посещают только удачные мысли, и я готов помиловать эту испанку хотя бы потому, что вы у меня появились благодаря ей. Ее бегство разрешит все сложности. Так пусть она уезжает, и отъезд ее должен быть окружен строжайшей тайной.
— Прошу ваше преосвященство позволить мне организовать все это.
— А после этого, — сказал кардинал, — вам самому нужно собираться в путь. Я хочу вам сказать, что Ла-Рош-Сент-Эрмель не может долго оставаться без коменданта.
— Ах, монсеньор, я выполню ваше поручение с радостью и удовольствием. Прошу у вашего преосвященства только несколько дней, потому что я почитаю своим долгом, хотя бы ради нового положения, которое я займу, полностью изменить свою жизнь.
— Объяснитесь, сударь!
— Боже мой, монсеньор, все очень просто. Я подумал, что человек моего возраста, да еще неизвестно откуда взявшийся, явившись занять пост, который обычно доверяют седобородым генералам, не будет внушать должного уважения…
— Вы забываете, сударь, что нового человека посылает кардинал Ришелье, который обычно не поступает легкомысленно!
— Да сохранит меня Господь от того, чтобы я забыл, какую большую милость вы мне оказываете, ваше преосвященство, и насколько вы были добры ко мне!
— Так пусть вас не беспокоит, сударь, людское мнение!
— Монсеньор, — сказал с улыбкой Мак, — ваше преосвященство были всегда так добры ко мне, что я признаюсь вам: я просто хочу перед отъездом жениться.
— Примите мои поздравления, сударь. Вы так недавно в Париже, но, похоже, времени вы здесь даром не теряли!
— Просто в Париже можно встретить людей, которых встречал в другом месте, монсеньор!
— Я не прошу вас выдавать свои тайны, — ответил кардинал, — вы можете поступать согласно вашим желаниям. Я просто прошу вас ускорить отъезд, насколько это возможно.
И, говоря это, кардинал написал несколько слов на пергаменте, к которому была подвешена большая печать из красного воска.
— Возьмите, — сказал он Маку, — это охранная грамота доньи Манчи.
— И еще одно слово, монсеньор, — произнес капитан, поблагодарив кардинала низким поклоном. — У меня нет никакого желания заниматься похоронами дона Фелипе. Не может ли этим заняться офицер, который был со мной?
— Безусловно, — ответил. Ришелье.
Еще раз почтительно поклонившись, Мак вышел из кабинета.
Глава 37. Отъезд доньи Манчи
Четверть часа спустя комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель входил к Лоредану, где Сидуан и Перинетта рассказывали Саре о последних событиях.
— Пойдем со мной, Сидуан, — сказал Мак, поцеловав руку Сары, — еще не все кончилось. Тебе еще придется совершить небольшое путешествие.
— Путешествие?! — воскликнул бедный малый.
— Да, в Испанию.
На этот раз взволновалась Перинетта:
— В Испанию, монсеньор? И что вы хотите, чтоб мы в такой дали делали?
— Поэтому я и не говорю, милая Перинетта, что ты должна сопровождать Сидуана.
— Я один поеду? — спросил будущий супруг хорошенькой служанки.
— Нет, ты проводишь до границы донью Манчу.
Началась всеобщая неразбериха.
Перинетта кричала:
— Как, он с женщиной поедет?!
Сара, стоя, держала Мака за руки и говорила:
— Вы добились, чтобы она уехала? О, благодарю вас!
А Сидуан хохотал во все горло и, показывая на Перинетту пальцем, повторял:
— Ревнует, нет, вы посмотрите, она ревнует! Ты что, глупышка, думаешь, что эта знатная дама меня похитит?
— Ладно, дурень, не смейся ты так, — сказал Мак, поднимаясь. — Обними свою Перинетту, потому что пора отправляться.
Смех в самом деле прекратился.
Сидуан и Перинетта так бы и плакали, обнявшись, до вечера, если бы Мак их не заставил, наконец, распрощаться и не вытащил своего бывшего лакея на улицу.
Чтобы утешить его, он рассказывал ему по дороге, какие прекрасные места он увидит на пути из Парижа до Пиреней, и какими вкусными обедами будет угощать его во время путешествия донья Манча.
И поэтому, когда они подошли к воротам особняка прекрасной испанки, Сидуан был уже почти в восторге от того что ему предстоит столь заманчивое путешествие, да еще в таких прекрасных условиях.
Во дворе уже стояла большая запряженная парой лошадей коляска, забитая доверху чемоданами и пакетами.
Донья Манча была готова.
— Вы видите, меня не пришлось долго упрашивать, — сказала она Маку, когда он вошел в ее комнату. — Мне осталось только сесть в карету.
— Я буду вечно признателен вам за решительность, — ответил Мак, пожимая ей руку.
— Мой управляющий привезет мне все, что я оставила. Я также вручила ему письмо, которое он передаст королю, когда я уеду. Я приняла все возможные меры предосторожности.
— Ну а я, — сказал Мак, — принес вам охранную грамоту, и привел вам своего лакея, можно сказать, своего лучшего друга. Я отвечаю за него, как за себя, он покинет вас только тогда, когда вы будете в надежном месте.
— Вы очень добры, друг мой, и я никогда, до конца дней моих, вас не забуду.
И, сказав это, донья Манча надела плащ и мантилью и спустилась во двор. Сидуан уже сидел рядом с кучером.
Мак почтительно открыл дверцу и помог донье Манче подняться в карету.
— Вы помните, что вы мне обещали? — спросила она, усевшись.
— Вам не надо мне это напоминать, — ответил Мак, на минуту присаживаясь рядом с ней.
— О, друг мой, я бы так любила вас! — воскликнула бедняжка, со слезами обнимая капитана.
— Не заставляйте меня сожалеть, что мое сердце занято, — сказал он, целуя ее в лоб.
